Премьера театр
Александринский театр показал премьеру спектакля Камы Гинкаса по пьесе Генрика Ибсена "Гедда Габлер". Смотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Бывший ленинградец, один из лучших учеников Товстоногова, сбежавший из города от партийных романовских интриг и уже несколько десятилетий абсолютный москвич, Кама Гинкас с 1980-х не ставил спектаклей в Петербурге. А после приезда в Москву поставил с такими же "беглыми" питерцами Сергеем Юрским и Натальей Теняковой "Гедду Габлер" в Театре имени Моссовета. И вот теперь Гинкас вернулся на петербургскую сцену — с той же "Геддой Габлер". Рифма получилась и впрямь красивая, но в целом необязательная.
Сценограф Сергей Бархин разгородил александринскую сцену прозрачными, иссеченными то ли дождем, то ли изморозью прозрачными стенами-панелями. Расставил прозрачную мебель и аквариумы с живыми рыбками. Повесил огромную, собранную из стеклянных трубочек арт-декошную люстру. Заполнил пространство срезанными цветами и пирамидами белых коробок и гипсовых бюстов, затянутых в полиэтилен. Не противостояние, а взаимное проникновение жизни и смерти явлено в этом спектакле с самого начала.
Первые проявления жизни выглядят довольно отвратительно — видеопроекции с совокуплениями каких-то инфузорий, старомодные манеры горничной, привычка хозяйки ходить нагишом, а на людях, в качестве протеста, в нижнем белье.
Гедда Габлер в исполнении Марии Луговой — не просто отъявленная нигилистка, она цинична, жестока, бесстрастна и беспомощна в своих требованиях соответствия идеалу красоты. До идеала, понятное дело, никто не дотягивает — ни робкая, цепенеющая от издевательских домогательств Гедды Теа (Юлия Марченко), ни вялый Йорген Тесман (Игорь Волков), ни некогда лощеный Бракк (Семен Сытник) и, конечно, ни тетушка Юлле (Тамара Колесникова) с ее мрачными шляпками, зонтиками и всегдашней готовностью приютить в доме кого-нибудь дышащего на ладан.
Надежды на превращение мещанина в сверхчеловека недолго внушает Эйлерт Левборг (Александр Лушин), но и он быстро мельчает и, что особенно обескураживает Гедду, даже в смерти оказывается далек от идеала: сводит счеты с жизнью не безукоризненным выстрелом в висок, а неэстетичной пальбой в живот. Нелепости окружения заставляют Гедду ненавидеть саму жизнь. Антитезой всей этой некрасивой и особенно нелепой в интерьерах ледяного дома жизни может только небытие. В финале Гедда, c жалкой скрипочкой и пистолетом в руках, кончает с собой на груде закутанных в полиэтилен гипсовых идолов, под струями ледяного дождя, текущего из хрустальной люстры. Смерть ее вызывает лишь недоумение. "Ведь так не делают",— говорит асессор Брак, даже не поднимаясь со стула. А Йорген и Теа, почти не поднимая голов, продолжают разбирать рукопись покойного Левборга. Дело тут не в их черствости.
Кама Гинкас объяснял, что хочет поставить пьесу Ибсена об опасности и жестокости юношеского максимализма. Гедда в Александринке действительно молода. Но спектакль вышел не о конфликте поколений и даже не о трагедии несовместимости идеалов с реальностью жизни. Скорее, о жестокости и бессилии идеалов, о крахе самой идеи сверхчеловека — какой бы красивой ни казалась эта идея и какой бы отвратительной ни была жизнь.