Дело пограничников-контрабандистов

Четыре мешка чая переносили ночью через российско-румынскую границу пограничные стражники Юров и Макрушин, когда были задержаны своими же сослуживцами, не вовлеченными в контрабандные дела. Как показало следствие, оба пограничника действовали не по собственной инициативе, а выполняли приказы начальства. А вскоре выяснилось, что офицеры пограничной стражи, участвующие в противозаконных сделках, иногда даже отдают подчиненных в заложники контрабандистам с сопредельной стороны.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

Стражники и доносчики

События ночи 23 мая 1859 года укладывались всего в несколько строчек донесения стражников кордона N79 на российско-румынской границе вышестоящему начальству. Они докладывали, что заметили переходивших границу людей, каждый из которых нес два мешка. Контрабандисты спустились в овраг и собирались уйти в глубь российской территории, однако были настигнуты пограничной стражей. К удивлению пограничников, контрабандистами оказались стражники их же кордона N79 Павел Юров и Тимофей Макрушин, которые неожиданно заявили, что несут контрабанду по приказанию начальника кордона.

Расследование подобных дел, когда трудно было отличить контрабанду от операций по задержанию контрабандистов, как правило, оказывалось затяжным и крайне муторным. Двумя годами ранее, в 1857-м, на той же западной границе Российской империи, только севернее, в Царстве Польском, возникло похожее дело, в расследовании которого увязли и пограничное начальство, и следствие. Там чины пограничной стражи обвинялись в том, что способствовали жителям приграничных местечек в занятиях контрабандным промыслом. А началось дело, как бы сейчас сказали, с самовольного оставления части двумя рядовыми пограничниками. В описании дела говорилось:

"Гусятинского отряда пограничной стражи рядовые Игнатьев и Зубков в ноябре 1857 года, быв отпущены вахмистром Мосенко из Шидловецкого поста в местечко Чемеровцы на один день для покупки фуража и съестных припасов, по прибытии в означенное местечко остались ночевать, а на другой день отправились, по совету Игнатьева, в г. Каменец-Подольск для принесения начальству жалобы на строгое обращение вахмистра Мосенко с нижними чинами; но Зубков с дороги препровожден был в м. Гусятин; рядовой же Игнатьев, явясь 28 ноября к командиру каменец-подольского батальона внутренней стражи, сделал извет, что вахмистр Мосенко причиняет ему, Игнатьеву, побои за то, что он говорил, что к Мосенко ходят жиды и носят подарки. По доставлении его в Радзивиловскую таможню Игнатьев объяснил, что Мосенко наказал его розгами 80 ударами за разглашение, что Мосенко берет с евреев деньги и подарки и пропускает контрабандистов чрез границу".

В ходе назначенного расследования Мосенко все отрицал:

"Вахмистр Мосенко объяснил, что в 1857 году точно ударил объездчика Игнатьева два раза рукою по лицу за то, что он возвратился из разъезда в нетрезвом виде и привел казенную лошадь в сильном поту, а на замечание по этому случаю сказал ему дерзость; розгами же Игнатьев был наказан по приказанию надзирателя гусятинского отряда штабс-капитана Шенгелидзева один раз — 15 и другой раз — 20 ударами".

То же самое рассказывал на допросе и Шенгелидзев:

"Штабс-капитан Шенгелидзев подтвердил, что Игнатьев действительно был два раза наказан розгами в присутствии его, Шенгелидзева, за пьянство и небрежный уход за казенною лошадью".

Никаких доказательств причастности вахмистра Мосенко к контрабанде Игнатьев так и не представил. Однако во время проверки документов гусятинского отряда и допросов стражников обнаружилась заинтриговавшая следователей история:

"В 1857 году, летом, были задержаны объездчиками на болотистом месте, называемом Млаки, возвращавшиеся из России за границу без товаров 5 человек контрабандистов, именно два еврея, из коих один кривой на глаз, и трое крестьян с 5 лошадьми; но, по представлении их на Шидловецкий пост, все они были отпущены по приказанию Шенгелидзева, который вместе с тем приказал вахмистру Мосенко дать поимщикам по 3 руб. серебром каждому".

Следователям подобная щедрость по отношению и к стражникам, и к контрабандистам показалась довольно странной, и за штабс-капитана взялись уже всерьез:

"Шенгелидзев показал, что по получении известия о задержании на Шидловецком посту неизвестных людей он прибыл на пост и застал там двух евреев, из коих один, кривой на глаз, был его доносчик о провозе контрабанды; крестьян же он не видал. Чтобы скрыть доносчика пред товарищем от подозрения, он обоих их отпустил с лошадьми, согласно журналу совета министра финансов от 2 апреля 1851 года, которым постановлено, чтобы секретные доносители не были открываемы во избежание потери их на будущее время; при сем Шенгелидзев имел в виду пользу службы и выгоду государственной казны, ибо возвращающиеся за границу контрабандисты могут более других доносителей способствовать задержанию контрабанды; притом доносчики, при объявлениях о проходе контрабанды, обеспечивают себя условием не задерживать их самих в случае следования обратно за границу без товаров. Объездчикам, задержавшим упомянутых евреев с лошадьми, он, Шенгелидзев, дал из собственных денег по 3 руб. каждому в поощрение к задержанию на будущее время контрабанды. В доказательство своих благонамеренных действий Шенгелидзев представил то обстоятельство, что после отпуска означенного доносчика с товаром чрез него сделаны две поимки, о которых было донесено начальнику округа 10 июня и в управление округом 5 июля 1857 года".

Следователи готовы были поверить штабс-капитану, но тут выяснилось, что он отпускал контрабандистов не один раз и по просьбе того же доносчика отдал лошадей, задержанных при возвращении за границу вместе с контрабандистами:

"Шенгелидзев показал, что от еврея Мошко Целерман (он же Шанельный), бывавшего на русской границе по паспорту, он неоднократно получал сведения о провозе контрабанды. Поэтому, когда еврей Мошко по задержании двух лошадей явился к нему, Шенгелидзеву, с ходатайством о возвращении их землякам, у которых контрабандисты нанимают лошадей, то он возвратил лошадей потому в особенности, что Мошко обещал доставить в непродолжительном времени сведения о провозе контрабанды, и это обещание он и исполнил, ибо чрез несколько дней после того по сообщенному им сведению задержано товара, проданного в таможне за 340 р. 65 к. серебром".

Однако при дальнейшей проверке и допросах выяснилось, что штабс-капитан Шенгелидзев ко всему прочему еще и возвращал контрабандистам конфискованные у них товары:

"Ночью на 27 июня 1857 года объездчики Забродин, Алексеев, Бурда, Ткаченко, Кощеев, Синяев и Анопка задержали между гусятинским и жельским постами 4-х лошадей с 9 паками контрабандных товаров, провозимых из заграницы в Россию; сами же провозители, соскочив с лошадей, скрылись во рвах; после сего задержанные лошади с паками товаров были доставлены на жельский пост. На другой день прибыли туда два заграничных еврея, Эль и другой, неизвестный, которые, получив по приказанию Шенгелидзева 3-х лошадей и 2 паки с товарами, отправились из поста и проехали границу, остальные же паки и заплечник с лошадью доставлены в гусятинскую таможню при рапорте от 27 того июня".

При этом, как выяснило следствие, штабс-капитан фальсифицировал отчетность:

"В рапорте этом Шенгелидзев, не упоминая о трех лошадях и двух паках товаров, возвращенных евреям, писал, что представленные лошадь и товары задержаны упомянутыми объездчиками в присутствии его, Шенгелидзева".

Шенгелидзев опять рассказывал о том, что возврат контрабанды — часть задуманной им операции, в ходе подготовки которой он договорился с Элем, что тот войдет со своими лошадьми и товарами в группу контрабандистов, сообщив штабс-капитану о месте и времени перехода границы. После этого, по словам Шенгелидзева, он обещал вернуть хозяину весь принадлежавший ему товар и лошадей. Все это более или менее укладывалось в основную версию, избранную штабс-капитаном для своей защиты. Однако по закону он должен был представить все задержанные товары на таможню и только затем вернуть их вместе с лошадьми доносчику.

Кроме того, Шенгелидзев, который сам не участвовал в операции, внес в число участников задержания не только себя, но и своих ближайших помощников — поручика Чижевского и вахмистра Мосенко. А затем все трое получили в виде премии часть денег, вырученных после продажи товара таможней. Следователи к тому моменту поняли, что поиск доказательств причастности Шенгелидзева к контрабанде может занять годы, и решили сделать эпизод с незаконным получением премии основным в деле. А после сбора всех документов и показаний по факту мошенничества штабс-капитана Шенгелидзева и его соратников отдали под суд.

В последнем слове на суде Шенгелидзев вновь говорил о пользе, приносимой доносчиками, и своей невиновности:

"Подсудимый Шенгелидзев объяснил, что поимка или задержание контрабанды бывает двух родов: поимки случайные, которые очень редки, и поимки большею частью по доносам; вследствие сего пограничная стража и каждый из пограничных офицеров, имея на основании 78 инструкции надзирателям постоянною целью пользу службы, выгоды государственной казны и законной торговли, изыскивают все средства к приисканию доносчика, для чего прибегают к заграничным контрабандистам; доносители эти домогаются, чтобы они оставались в тайне, и просят задерживать их самих, почему они и задерживаются. Посему, приобрев доносчика еврея, кривого на глаз, он, Шенгелидзев, не мог открывать его и при двукратной поимке возвратил ему две паки товаров и отпустил лошадей; притом эти две паки товаров не водворены в Россию, а возвращены обратно за границу, и как ценность их сообразно ценности другим доставленным в таможню товарам — 250 руб., из коих 133 руб. 33,5 коп. должны были поступить в казну, а остальные в награду поимщикам, то убытку должно считать 133 руб. 33,5 коп.; между тем после полученного 27 июня 1857 года от еврея, кривого на глаз, сведения по его же доносам сделано поимок на 14 253 руб. 62 коп., а всего во время командования его гусятинским отрядом, с 17 мая 1857 г. по 11 сентября 1858 г., задержано контрабанды на 17 383 руб. 78 коп. серебром".

Суд запросил все сведения о стоимости контрабандных товаров, задержанных отрядом в бытность там командиром Шенгелидзева, и оказалось, что он завысил сумму на несколько тысяч рублей. А когда собрали сведения о его доносчике, кривом на глаз, он же Целерман, он же Шанельный, он же Эль, оказалось, что о его доносительстве знают все помещики, крестьяне, пограничники и таможенники по обе стороны границы. Так что в принятии каких-то особых мер по его защите не было никакой необходимости. Однако поскольку Шанельный уклонился от явки в русский суд, доказать, что Шенгелидзев вместе с ним занимался контрабандой, не удалось.

В итоге за служебные нарушения и подделку отчетности Шенгелидзева приговорили к 40 суткам ареста на гауптвахте. Поручик Чижевский вернул незаконно полученные денежные премии. И только вахмистр Мосенко, также приговоренный к возврату денег, получил серьезное наказание — два года ареста за избиения нижних чинов.

Чайная история

На этом фоне дело о контрабанде чая смотрелось несколько по-иному — прежде всего из-за способа доставки и размеров контрабанды. Четыре мешка чая тянули, выражаясь современным языком, на крупный, если не особо крупный, размер. Ведь на ввоз чая через западную границу Российской империи и порты были наложены огромные запретительные пошлины. Отечественный знаток таможенного дела Н. И. Тарасенко-Отрешков в докладе об экономической политике России в 1857 году описывал цены на чай, доставляемый из Китая в Европу и Соединенные Штаты по морю, а в Россию — по суше через главный пункт российско-китайской торговли Кяхту, где чай не покупали, а обменивали на неходовые русские товары:

"Если сравнить наши цены на чай с ценами, существующими в других местах, как, например, в Англии, Гамбурге, Америке, то разница окажется весьма значительная; а именно — 1 фунт русского веса обыкновенных разборов чаев стоит: в китайских пристанях, откуда они идут в Европу и Америку, от 10 до 25 копеек серебром. В Лондоне фунт такого же чая стоит от 15 до 35 копеек; в Гамбурге от 20 до 40 копеек. В России на месте — в Кяхте, не считая пошлин, стоит: цветочный чай — 1 рубль, обыкновенный — 50 коп.; в Нижнем Новгороде, тоже не считая пошлин, цветочный чай — 1,75 руб., обыкновенный — 1 рубль. Этот же обыкновенный чай в лавках Петербурга и Москвы продается по 2 и по 2,5 руб.".

Нелегальная доставка чая долгие годы оставалась одним из наивыгоднейших видов контрабандного промысла. А следствию предстояло выяснить степень вовлеченности в него пограничной стражи, казаков, приданных ей для усиления охраны границы, и начальника кордона N79 капитана Павла Ананьева:

"На допросе при следствии,— говорилось в описании дела,— стражники, задержавшие контрабанду, Родионов и Щербаков, показали, что вечером 23 мая, заметя издали близ границы двух людей с мешками, спускавшихся в овраг, они последовали за ними и застали своих же товарищей Юрова и Макрушина с контрабандным чаем, о чем тотчас же доложили капитану Ананьеву; но он велел пропустить контрабанду, говоря, что сам дозволил пронести ее; потом, по прибытии с ними на место, где захвачен был чай, запрещал делать тревогу, а когда они его не послушались и сделали несколько выстрелов, на которые сбежались стражники и казаки, то Ананьев приказывал последним возвратиться по своим местам, говоря, что никакой контрабанды нет. Когда же Родионов указал на мешки с чаем, то Ананьев назвал их самих контрабандистами и хотел связать; потом, по приносе задержанного чая на кордон, спросил, где четвертый мешок, так как сначала найдено было только три, и когда последний был принесен туда же, Ананьев несколько раз отгонял приставленных к чаю по распоряжению Родионова часовых, причем называл себя хозяином чая, а на другой день уговаривал всех нижних чинов оставить это дело без последствий".

Однако капитан Ананьев все отрицал и выдвинул свою версию событий:

"Капитан Ананьев, не сознаваясь в участии в проносе контрабанды, показал, что, находясь вечером 23-го мая в гостях у таможенного чиновника Калефы, он узнал от еврея Абрама Стрельца, что в эту ночь близ кордона N79, в овраге, будет сложена контрабанда, состоящая из 4 мешков чая, и потому послал осмотреть таковую стражника Макрушина, приказав об оказавшемся дать ему знать; но вместо Макрушина явился стражник Родионов с объявлением о задержании контрабанды. Прибыв на место, он, Ананьев, точно запрещал Родионову делать тревогу, надеясь поймать контрабандистов, а собравшимся на выстрелы стражникам и казакам приказывал возвратиться по своим постам потому, что они, сойдя с секретов, оставили границу без надзора. Связать Родионова и Щербакова приказывал за ослушание; но часовых, поставленных у задержанного чая, не отгонял, хозяином чая себя не называл и не склонял ни к чему противозаконному нижних чинов".

Однако его подчиненные единодушно показывали другое:

"Шесть человек стражников и казаков из числа бывших на тревоге, спрошенные по упущению следователя... без присяги, подтверждая показание Родионова и Щербакова, удостоверили, что Ананьев действительно называл себя хозяином задержанного чая и отгонял поставленных при нем часовых. Кроме того, объездчик Валентенко объявил, что Ананьев предлагал ему перенести весь задержанный чай в его квартиру и там переделить пополам с тем, чтобы одну половину представить начальству, а другую продать в общую их пользу, и то же самое предлагал ему и стражникам Родионову и Щербакову на другой день, но они на это не согласились".

Возможно, следователь еще колебался, кому поверить. С одной стороны, можно было предположить, что обиженные на что-то нижние чины совместно оговаривают командира. С другой стороны, было очевидно, что задержать контрабанду, сдать ее в казну и законно получить значительную денежную премию для стражников было гораздо выгоднее, чем вступать в противозаконные сделки с начальником кордона. И потому вряд ли они лгали. Чашу весов на сторону нижних чинов склонили показания задержанных стражников:

"Стражники Макрушин и Юров, сознаваясь в проносе контрабандного чая из-за границы, показали, что надзиратель Ананьев ночью на 24 мая потребовал первого из них к себе и приказал, взяв Юрова, отправиться в близлежащий овраг, взять там 4 мешка с чаем и принести к нему на квартиру. Получив такое приказание, они хотя и знали, что оно противозаконно, но, повинуясь Ананьеву как своему начальнику, пошли к оврагу, но там были задержаны стражниками Родионовым и Щербаковым. На другой же день после того Ананьев предлагал им бежать за границу, но они не согласились. Кроме того, оба подсудимых удостоверили, что капитан Ананьев и прежде неоднократно посылал их на молдавскую сторону для проноса тюков с разными контрабандными товарами, за что платил им деньги, и что к такому проносу товаров из заграницы способствовало особенно то, что по распоряжению Ананьева секреты днем и ночью ставились всегда на одних и тех же местах".

Весомыми фактами, подтверждающими вину капитана, со следствием поделился агент таможенной службы сопредельной стороны:

"Килийский житель еврей Мордкович объявил таможенному начальству, что, находясь на службе на молдавской стороне, он следил за действиями русской пограничной стражи и не раз замечал, что по пограничной черте во многих местах проносилась контрабанда стражниками Макрушиным и Юровым при содействии разных евреев и под руководством капитана Ананьева из лавки, нарочно для того устроенной на молдавской стороне, в квартиру Ананьева".

Практически то же рассказали следователю и подчиненные Ананьева:

"Нижние чины кордона N79 удостоверили, что Ананьев дежурного на кордоне обыкновенно отпускал на ночь спать и требовал к себе в случае надобности одного Макрушина, что секреты, дневные и ночные, точно ставились всегда на одних и тех же местах и что в квартире у Ананьева они неоднократно видели молдавских офицеров и разных евреев с молдавской стороны, по слухам, занимавшихся провозом контрабанды. Это последнее обстоятельство подтверждено показаниями под присягою двух стражников, Антонова и Корташа, бывших в услужении у Ананьева, которые, кроме сего, показали, что в квартире его была комната, постоянно запертая и завешанная, в которой, по слухам, хранилась контрабанда".

Использование Ананьевым нижних чинов для домашних работ, что неоднократно и категорически запрещалось императорскими указами, послужило дополнительным отягчающим обстоятельством. Но самым тяжелым оказалось обвинение в попытке отправки за пределы Российской империи беглых евреев, за что грозило куда более суровое наказанием, чем за контрабанду:

"По объяснению подсудимого Макрушина, однажды, в мае 1859 г., во время обхода его по границе Ананьев велел ему провести за карантинную черту тут же прибывших семерых беглых евреев и сам пошел впереди; но бывший у рогатки на часах стражник Родионов сделал тревогу, и евреи разбежались".

Ананьев все отрицал, не мог вспомнить истории с бегством евреев и все время повторял, что все показания против него — гнусный поклеп. Но следователь решил провести обыск, в результате которого подозрения в виновности Ананьева превратились в уверенность: "При обыске в квартире Ананьева найдены подозрительные вещи, о приобретении которых он не мог дать удовлетворительного объяснения".

Однако затем произошло совершенно неожиданное событие. Во время процесса в военном суде капитан Ананьев неожиданно скончался. Возможно, его здоровье пошатнулось из-за свалившихся на него неприятностей и открывавшейся перспективы оказаться на всю оставшуюся жизнь в Сибири. Но не исключено также, что он решил пойти по стопам своих подчиненных Макрушина и Юрова, которым за чистосердечные показания обещали смягчение участи, и решил рассказать суду о своих покровителях. А потому ему могли помочь уйти из жизни. Но все это из области предположений. Факт заключался в том, что до приговора Ананьев не дожил, но его все равно осудили. Приговор гласил:

"1) Капитана Павла Ананьева за преступления его следовало бы, если бы он не умер... лишить чинов, орденов, медали в память войны 1853 и 1856 гг. и всех прав состояния и сослать в Сибирь на поселение. 2) Стражникам Тимофею Макрушину и Павлу Юрову, виновным по собственному сознанию в участии в провозе из заграницы контрабанды, во внимание к тому, что преступление это сделано ими по приказанию их начальника капитана Ананьева, вменить в наказание бытность под судом и содержание более двух лет под арестом и перевести их из пограничной стражи в другой род службы по назначению инспекторского департамента".

Контрабанда по-казачьи

Как показало время, наделавшая немало шума история капитана Ананьева не научила никого и ничему. Спустя год с лишним после задержания переносчиков чая в селе Спасском, разделенном границей между Румынией и Россией, произошла еще более захватывающая контрабандная история с участием пограничных стражников и казаков.

"Утром 8 сентября 1860 г.,— говорилось в описании дела,— в с. Спасском замечены были в том месте, где помещается кордон N75 и находится пропускной пункт, следы между копцами (пограничными знаками.— "Деньги") NN129 и 130 двух немецких фургонов, переехавших ночью с молдавской стороны с контрабандным товаром, как заключено было по углублению следов, оставшихся от фургонов".

Как водится, началось расследование, которое установило:

"По произведенному дознанию обнаружилось, что еврей Юлиус, занимавшийся, по народной молве, водворением в Россию контрабанды, в последнее время часто бывал у пропускного пункта и разговаривал с объездчиком кубейской бригады пограничной стражи Никифоровым; 4 сентября дал ему пачку чаю и две бутылки портера, которые он тогда же отнес в квартиру сотника донского казачьего N20 полка Буланкина (заведовавшего отрядом за болезнью пограничного офицера); а за день до происшествия, именно 6-го сентября вечером, к корчме, находящейся на молдавской стороне с. Спасского, прибыли фургоны еврея Юлиуса, и сам он ходил в квартиру сотника Буланкина, куда призывали также исправлявшего должность вахмистра Никифорова".

Сотник Буланкин, как рассказывал на следствии объездчик Никифоров, выбрал из числа подчиненных доверенных людей, а тех, кто из-за честности представлял опасность для предстоящего дела, либо отправил с заданием подальше от границы, либо снабдил выпивкой и собутыльниками, которые их не отпустили бы до окончания акции. Затем сотник отправил верных людей в секреты и дозоры к копцам N129 и 130. Однако Юлиусу показалось, что для успеха операции сделано еще не все, и он поставил Буланову новые условия:

"Юлиус,— показывал Никифоров,— в обеспечение пропуска фургонов потребовал заложника, а потому сотник дал ему казака и назначил верховых проводников, и всем этим, а равно и переправою фургонов должен был распорядиться урядник Кирсанов. При этом Юлиус дал ему, Никифорову, и Кирсанову по 10 руб. серебром, а сам остался у Буланкина расплатиться с ним, так как последний принял на себя рассчитаться со стражниками и казаками. Чрез несколько времени сотник объявил Никифорову, что дело слажено, и в залог к Юлиусу пошел казак Комов; провожать поехали приказный Барыкин и казак Мальков, а казак Тузов, тоже знавший обо всем, остался в кордоне".

После успешной переправки фургонов заложник вернулся, деньги были выплачены. Вот только сотник забыл о следах, которые его и выдали. Во время следствия сознавались в содеянном только привлеченные к операции пограничники. Казаки все отрицали. В итоге самого разговорчивого из пограничников, Никифорова, приговорили к двум годам арестантских рот, а всех остальных оставили в подозрении. Казаков же передали в ведение их начальства, которое и должно было решить, судить этих ухарей или нет. А они и дальше продолжали отрицать все, хорошо зная, что чистосердечное признание сулит им только наказание.