Погружаясь в мир чужих фантазий, вы рискуете развить собственную до утраты чувства реальности. Работая над проектом "Русская утопия: депозитарий", представлявшим нашу страну на VI Биеннале архитектуры в Венеции и демонстрирующимся сейчас на выставке в московском музее архитектуры, ЮРИЙ АВВАКУМОВ просмотрел сотни нереализованных проектов русских архитекторов. И пришел к выводу, что их не только возможно, но и стоит реализовать. В этом он смог убедить обозревателя "Коммерсанта-Daily" ОЛЬГУ Ъ-КАБАНОВУ.
— Ты серьезно думаешь, что утопии прошлого оживают?
— Уверен. Недавно некий заказчик объявил конкурс на строительство офисного здания на Трубной улице. Я участвовал в нем в компании с Егором Солоповым. Времени было мало, и мы решили проверить одну старую идею — если существует такое огромное количество нереализованных архитектурных проектов, то грешно их не использовать. Любой проект — это проекция в будущее, и от того, что он не был осуществлен, вектор его не изменился. Мы как-то очень быстро нашли проект Ильи Голосова 1924 года на здание "Аркос". Оказалось, он рассчитан на такой же участок, у зданий схожие функции, одинаковая этажность, и даже инвесторы в том и другом случае иностранные. Совпало все. И нам, чтобы подготовить новый проект, потребовался минимум компьютерных трансформаций. Назвали все это проектом реконструкции проекта Голосова на здание "Аркос".
— А он не выглядит устаревшим?
— Абсолютно актуальным. Конечно, мы пропустили проект через себя, поскольку от голосовского сохранились лишь дивной красоты фасад и два плана. Все остальное пришло от нас и нашего изучения других его проектов — от клуба Зуева, от Электробанка. Работая, мы ощущали себя археологами, реставраторами. Это было удивительно комфортное проектирование — все наши взаимные амбиции нейтрализовывались Голосовым. Заказчик принял дом спокойно — очевидная вещь, можно строить. Ему безразлично, что в основе лежал старый проект великого архитектора. Хотя возможно специально ориентировать рекламную компанию на то, что строится неведомый шедевр советской архитектуры. Правда, на обсуждении архитекторы-конкуренты забеспокоились. Ведь количество нереализованных проектов огромно — от чистой футурологии летающих городов до вполне реальных, существовавших даже в рабочих чертежах, но по каким-то причинам не пошедших разработок.
— Архитекторов понять можно.
— Но я считаю ситуацию вполне корректной. Более того, предвижу время, когда будут существовать архитекторы, предлагающие только себя, те, что иногда предлагают себя и не себя, и третьи, предлагающие только не себя. Могут возникнуть целые компании, владеющие большими архивными фондами, которые смогут в конце концов разработать сложную программу поиска. Они будут спрашивать у заказчика не только какого века и стиля проект ему нужен, но мужчины или женщины, негра или белого, русского или еврея. Ведь неосуществленные проекты накопились во всем мире, и не только в XX веке. Можно будет, например, построить виллу архитектора Львова — чистый русский классицизм, или осуществить проект Казакова — это ведь настоящий московский стиль, аутентичный. Можно менять и функции проекта, и какой-нибудь мавзолей превратить в виллу.
— Последнее невозможно.
— Собирая материал для "Русской утопии: депозитарий", я натыкался на удивительные вещи. Например, в конкурсе на мавзолей Ленина 1925 года участвовали фантастические образцы народного творчества. Один из них меня удивил своей современностью. Это такой холмик с дорожкой серпантинной, с беседкой, скамеечками. Девиз проекта — "Цхалтубо". То есть очевидна искренность, с которой этот участник конкурса отдавал нечто очень личное, дорогое — эту беседку, и этот холмик, где он, может быть, испытал любовь — вождю мирового пролетариата. И это совершенно гениально корреспондируется с тем, что предложено нам сегодня на Манежной площади.
— Я уже писала, что твой проект к Венецианской биеннале соответствует архитектурной политике московского правительства. Ведь на предложение посмотреть в будущее ты обернулся к прошлому. На девиз выставки "Архитектор как сейсмограф" ответил архивными шкафами с пятью сотнями не реализованных в течение трех веков проектов.
— Я же предлагаю не воссоздавать утерянное, а строить непостроенное. И здесь большие возможности для маневра. Недавно мне по факсу, трансформирующему изображение, прислали "вытянутую" фотографию храма Христа Спасителя. Я увидел, каким изящным могло бы быть это здание, которое Трубецкой называл увенчанным репой самоваром, если его сузить. И не лучше ли было восстанавливать храм по более удачному, чем у Тона, проекту Витберга?
— Но разве своей концепцией ты не отрицаешь движения времени, развития архитектуры?
— Дело в том, что современной архитектурой занимаются в мире не более ста человек. Дальше следуют адепты, апологеты, эпигоны, и, наконец, те, кто занимается коммерческой архитектурой, тоже, в сущности, музейной. Ведь у нас сейчас строится то, что строили в американской провинции в семидесятые годы, эта архитектура не контекстуальна. А потом город и есть склад старых вещей. Так что эти сто человек в любых условиях будут в силу своих амбиций заниматься архитектурой актуальной, но гораздо меньше людей будут делать коммерческую глупость. Поэтому предлагаю считать нашу выставку реальным каталогом хорошей архитектуры.