Эвелин Харт и Алексей Ратманский на сцене Вахтанговского театра
В Театре имени Вахтангова состоялись проводы Алексея Ратманского, солиста Национальной оперы Украины и заслуженного артиста братского государства, отбывающего на работу в Копенгаген. Прощание вышло многолюдным и чувствительным. Менеджер артиста, продюсерская фирма "Постмодерн-театр", пообещала и впредь способствовать появлению танцовщика на столичных подмостках.
Как часто бывает, главной причиной отъезда стала неудовлетворенность артиста. Многообразие возможностей и желаний танцовщика вступили в противоречие с неопределенностью его амплуа. Среднего роста и средних данных, с мускулистыми мягкими ногами, коротко стриженный, с лицом мудрого мальчика-шута из козинцевского "Короля Лира" он не тянул на романтического любовника, не казался сказочным принцем, был слишком умен для балетных простаков и слишком изощрен для героев современной отечественной хореографии. Вынесенные им с Запада отточенность исполнительского стиля и трезво-расчетливое мастерство составляли нежелательный контраст с российской душевностью, подчас размашисто-бесформенной и неряшливой.
Приглашение в Данию стало для танцовщика желаемым выходом из тупика. Королевский балет — цитадель школы Бурнонвиля — идеальная область исследований для пытливого стилиста, обилие в репертуаре балетов ХХ века — прекрасная перспектива для творчества, внутритеатральные Мастерские — полигон для новых балетмейстерских штудий.
Бенефис Ратманского в Вахтанговском театре выглядел конспектом его грядущих намерений.
Баловень Москвы не стал развлекать публику виртуозными па-де-де и эффектными номерами, а пожелал предстать в роли Альберта. Столичный балет "Ренессанс" помог воспроизвести второй акт "Жизели"; главную же партию исполнила Эвелин Харт, прима-балерина Королевского Виннипегского балета, за заслуги перед канадским отечеством получившая титул Национального достояния.
Собственно, то был вечер Эвелин Харт. Наставница Ратманского (с ней он подготовил в Канаде свои первые премьерские партии) предложила западную, точнее, английскую трактовку обрусевшего спектакля. По словам балерины, канадские зрители, привыкшие скорее к хоккею, чем к балету, желают понимать, что делается на сцене. Поэтому отчетливая, предельно конкретная пантомима — один из главных принципов исполнения.
Неожиданный эффект: если в русской версии страдания второго акта выпадают на долю раскаявшегося Альберта, Жизель же — существо потустороннее, бесплотное, земным страстям недоступное, то в интерпретации Харт их роли меняются. Восставшая из гроба Жизель на всю ночь обретает полноту чувств живого человека. Альберт же, сраженный явлением умершей возлюбленной, сам не понимает — во сне или наяву происходят с ним эти ошеломляющие события.
Чувствительная виллиса и сомнамбулический граф — одного этого достаточно, чтобы расшевелить любопытство публики. Но была еще техника — знаменитая, чисто западная работа нижней части ног: безукоризненные позиции, умные, "говорящие" стопы. Эвелин Харт разбила свои пуанты так, что "стальной носок" (в просторечии "пятачок") превратился в мягкую кашу. Это несколько разрыхлило стопу, зато приблизило пальцевую технику к тальониевским временам, когда обычное releve (поднятие на пуанты) казалось чудесным преодолением земного притяжения, состоянием зыбким и мимолетным, неправдоподобным и текучим. Таким же текучим, как адажио — таяние в предутреннем тумане, когда developpe разворачивается плавно и бесконечно, как юность Дориана Грея, а наклон арабеска длителен, как фраза из готического романа.
Алексей Ратманский почтительно следовал за партнершей, благоговея перед воплощением Мастерства — скорее первый ученик, чем первый возлюбленный. (Впрочем, учитывая разницу в возрасте, артист принял единственно верное решение). Он убрал весь романтизм "плаща и шпаги", был предельно сконцентрирован, строг, сдержан. И, как положено неофиту, слегка перегибал палку: отделка его партии показалась ярче самого рисунка. Самым запоминающимся фрагментом стали великолепные entrechat-six, которыми артист заменил традиционные диагонали Альберта — кристально отчетливые, выполненные в невиданно быстром темпе на невысоком прыжке, все укрупняющиеся к финалу.
Свой темперамент и вкус к лицедейству продемонстрировал не артист — хореограф Ратманский. Его миниатюра "Краковяк, или танцовщики поневоле" в исполнении Зинаиды Волиной и Геннадия Янина сделана с оглядкой на баланчинскую "Тарантеллу", но вполне по-русски ставит шутки актерские выше шуток хореографических. Легкие недидактичные балетмейстерские опусы Ратманского в среде профессионалов пользуются спросом: хореограф, по счастью, не склонен к решению мировых проблем средствами танца, вполне оригинален и умеренно консервативен. В его балетиках классическая лексика оживлена сегодняшней интонацией, чувство юмора гарантирует демократичность, тяга к сюжетности и актерской игре вводит в русло отечественной традиции, а преувеличенное внимание к стилистике привносит западный лоск.
Хореография Ратманского постепенно распространяется по миру: Нина Ананиашвили с компанией премьеров столичных театров вовсю прокатывает его "Причуды маньеризма" и заказывает хореографу еще один балет, русские артисты с радостью пополняют его миниатюрами свой концертный репертуар. А сам Алексей Ратманский полон такой энергии и жажды деятельности, что вряд ли даст забыть себя на родине.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА