Концерт / классика
В актовом зале Национальной академии искусств состоялся концерт Solo Nostri Temporis II. В программу вошли сольные пьесы молодых украинских и российских композиторов, объединенных неуемной тягой к расширению исполнительских возможностей. По следам концерта ЛЮБОВЬ МОРОЗОВА размышляет об органичности слияния в свежих партитурах традиционных и новаторских техник игры на инструментах.
Впервые украинские композиторы стали экспериментировать в области новых звучаний в 1960-е. Валентин Сильвестров, Виталий Годзяцкий и Леонид Грабовский бросали на струны рояля стеклянные стаканы, гремели кастрюлями и с треском жгли спички. Эти опыты больше походили на развлечение, чем на методичное изучение возможностей музыкального инструментария. Разумеется, со временем все они дружно забросили шалости и даже зареклись на них отвлекаться. Новая волна увлечения авангардными приемами пришлась на 1990-е. Передавая из уст в уста рассказы и байки о том, как на крупных европейских фестивалях — "Варшавской осени" и курсах новой музыки в Дармштадте — исполнители льют воду из медных раструбов и крушат топором рояли, композиторы пробовали и свои силы в "укрощении строптивых" — преимущественно в жанре музыкального перформанса.
Третью волну этого процесса мы наблюдаем сегодня, и на ее гребне — молодые авторы, воспитанные не столько консерваторией, сколько профильными интернет-сообществами, поощряющими изучение партитур современных композиторов западноевропейской школы и посвященных новаторским техникам игры серьезных исследовательских трудов. Последние нередко принадлежат перу значительнейших инструменталистов (как, например, руководство по флейтовой игре Карин Левайн или по гобойной — Петера Виеля), а потому обойтись без них композитору, изъясняющемуся современным музыкальным языком, невозможно.
Нынешний концерт, включавший в себя шесть мировых и две украинские премьеры, продемонстрировал органичность, с которой новые техники вошли в лексику молодых композиторов, позволяя им создавать абсолютно непохожие произведения. Интенсивным привлечением новшеств была отмечена исполненная Максимом Коломийцем партитура Анны Аркушиной 410-escape для гобоя, выстроенная по волновому принципу. Произведение это походило на детализированный коллаж, в котором даже повторяющиеся мотивы собраны из разноцветных и разнофактурных кусочков, но при этом сюжет полотна остается наивен и мил.
В противовес ему в "Расщеплении" для кларнета Николая Хруста, исполненном Алексеем Бойко, использовался минимум приемов, но каждый из них имел такое количество нюансов, какое сравнить можно разве что с числом слов, обозначающих оттенки снега у эскимосов. Расщепления тонов до восьмой части, пропевание исполнителем гласных в их английском, немецком, французском и финском вариантах произношения, разделение мелодической линии на два пласта — инструментальный звук и подражающий ему человеческий голос — все это напоминало разглядывание под микроскопом галактики, поселившейся в капле воды.
Бережным отношением к использованию экстремистских приемов отличалась и пьеса Pulsar Александра Хубеева, сыгранная кларнетистом Дмитрием Пашинским. В ней композитором были использованы более простые и понятные средства выразительности — звучал своеобразный диалог между обычным голосом инструмента и его мультифониками — специальным образом добытыми обертонами. Все это происходило, в соответствии с названием, в характере безостановочных пульсаций разнообразных темпов, тембров и видов.
Отправной точкой для звуковых экспериментов в трех других партитурах стали исторические личности и представители фауны. Так, для написания флейтовой пьесы Flight Джордж Бенджамин черпал вдохновение в криках и полете птиц. Александра Филоненко в скрипичном оммаже Альфреду Шнитке, отталкиваясь от звукового мира его струнного трио, создала проникнутую шнитковской экспрессией сюиту, а Дмитрий Радзецкий на 10-струнной гитаре и электронике сыграл своего "Ленина в невесомости". В остроумной аннотации автор и исполнитель упомянул, что поскольку в невесомости человеческий рост увеличивается на 5 см, то 165-сантиметровый Владимир Ленин в невесомости равен 170-сантиметровому Брюсу Ли на Земле, из чего сделал сюрреалистический вывод, что последний был реинкарнацией Ленина.
Помимо упоминавшихся партитур, прозвучали флейтовая пьеса Марка Булошникова и альтовая "Война" Алексея Шмурака, также освеженные нетрадиционными приемами игры. В принципе, сольный концерт, продолжавшийся более полутора часов без перерыва, в ином случае грозил стать утомительным для слушателя, но здесь благодаря разношерстности звуков превратился в неплохой аналог симфонического.