В России писателей много, но Андрей Битов один. Его уникальность, беда, вознаграждение — его ум. Ум — его же собственная вершина. Все остальное располагается по склонам. Склоны живописны и привлекательны — они возделаны писательским трудом. Склоны — мир его книг. Ум правит этим миром.
Битов искал, нашел, потерял. Вот сущность его духовного странствия. Оно совершено автором-пилигримом в лучших традициях русской литературы.
Писательская жизнь Анрея Битова сложилась на редкость удачно. Уже в семидесятые годы он занял место полуофициального писателя — полулюбимого, полугонимого советским литературным истеблишментом.
Промежуточная позиция обеспечила ему максимум свободы в тогдашней России. Политически он этой свободой не злоупотреблял, но писал с такой непринужденной осмотрительностью, что стал если не кумиром, то образцом поведения для либеральной интеллигенции.
Он создал себе старомодную писательскую нишу, словно забыв о коммунистической среде своего обитания, обратившись к размышлениям о назначении человека.
В Битове изначально присутствовал и плодотворный дилетантизм философа, который предпочел метафору логике, образ — доказательству. В результате доверчивая и бескомпромисная вера в слово.
Редко можно встретить писателя, который бы так обожал мыслить в стиле. Так можно обожать есть в жару арбуз. Если точная мысль приносит радость, то ее результат в ранней (моей любимой) повести "Птицы" способен приблизить человека к блаженству.
Позднее, в более зрелых "Человеке в пейзаже" и "Пушкинском доме", сильно повзрослевший автор находит больше, чем ищет. Битов зовет к примирению с действительностью почти что по-гоголевски, но с гораздо большим куражом. Я бы назвал это русским апофеозом.
Битов сумел продемонстрировать все преимущества русского образа жизни в сравнении с обыденным существованием. Творение, Творец и русский вариант человеческой твари "оправданы". Только голова болит с похмелья. Но не беда. С утра нужно выпить столько же и того же, что пилось вечером, и снова можно жить.
Сегодняшний Битов — роман "Ожидание обезьян" и другие — грустнее вчерашнего. Все, что автор нашел, утрачено безвозвратно. Повествователь, который биографически резко придвинулся к автору, изменился: из "слушателя" он стал признанным писателем.
Его собеседники если и не "шестерят", поддакивая ему, то, во всяком случае, слушают его с почтением и без иронии. В душе же повествователя наблюдается полный хаос. В итоге творческий мир разомкнут, в него залезает все что угодно. Духовное странствие превратилось в маньеристский калейдоскоп, приправленный, впрочем, мыслями.
Казалось бы, напрашивается поучительный вывод: тщеславие и истина несовместимы (чем не истина?), но подобная "самокритика" нередко рождается как бы помимо авторской воли.
Одно утешение — прогноз на будущее. Россию, судя по автору "Обезьян", охраняют отныне ангелы. Тоталитаризм не вернется на русскую землю. Возможно, это и так. А возможно, это тонкая шутка умного Битова.
ВИКТОР Ъ-ЕРОФЕЕВ