Старый писатель новыми глазами

Бунин просто отдыхает

       В свое время советские писатели были очень даже не против того, чтобы знакомиться с молодыми очаровательными девушками. Делали они это в самых разных местах, но все-таки по большей части — в Центральном доме литераторов имени А. А. Фадеева, куда замечательно юные существа, через знакомых достав билетик, забредали на вечер поэзии, прозы или мемуаристики.
       
       Проблема, однако, в том, что дальше знаменитого нижнего цэдээловского буфета юных существ не пускали. Для того, чтобы прорваться в Дубовый, Пестрый залы ресторана или даже на так называемую веранду — а это как раз и было настоящей целью девичьего десанта — требовалось удостоверение члена Союза писателей. В ЦДЛ было очень много членов Союза писателей — и почти все они, отсидев на вечере памяти Леонида Андреева дежурные полчаса, с удовольствием не только вели нас в зал, но и заказывали нам водки и мороженого.
       Впрочем, в нижнем буфете тоже было неплохо. Мы, тогда еще только начинавшие свои филологические штудии, никак не могли понять, отчего, характеризуя дар того или иного литератора, его друзья говорили: "Это блестящий поэт, в поэзию пришел из рабочих". И указывали на руки поэта — и в самом деле немаленькие — или на его широкое, скуластое лицо. Про другого — не блестящего поэта, но блистательного писателя — говорили так: "Он сам на медведя ходит". Про третьего: "Он красиво водку пьет".
       Иногда споры перемещались таки в литературную область, и тогда на нас, не имевших доступа в писательскую лавку на Кузнецком мосту, обрушивалось такое количество неизвестных русских имен, что мы смущались и чаще прежнего выходили поправлять прическу. И только одни ласковые взгляды участников секции юных критиков, грациозно потягивавших "Алиготе" за угловым столиком, поддерживали нас в этой неловкой ситуации.
       Поразительным образом имена Пушкина, Лермонтова, Бунина и прочих известных писателей в спорах не упоминались. А если и упоминались, то непременно в таком контексте: "Ты — новый Лермонтов" или "Бунин просто отдыхает". Фразу "Художника каждый может обидеть" члены Союза писателей проговаривали с особым придыханием и на полном серьезе, обычно ближе к одиннадцати часам вечера, когда терпению покладистых цэдээловских буфетчиц приходил законный конец.
       Поначалу мы думали, что небрежение классиками происходит у членов СП исключительно от завышенной самооценки. Потом, когда поумнели и познакомились с технологией литературного мастерства поближе, сообразили, что самооценка тут решительно ни при чем: классики вовсе отсутствовали в их системе координат. Зато было как божий день ясно, что писатель, опубликовавшийся в "Дружбе народов", лучше, чем, скажем, тот, чей труд вышел в "Волге", а тот, чью книгу выпустило издательство "Советский писатель", лучше того, кто "дожал" Центральночерноземное издательство.
       В буфете ЦДЛ писатели сидели с утра до вечера. Чем вызывали в нас, знакомых с трудами главного советского писателя Максима Горького, справедливое удивление: "Труд писателя — это именно труд, то есть ежедневное, может быть, ежечасное писание на бумаге или в уме", — писал буревестник. Никаких видимых трудовых усилий писатели не совершали. Только много позже, перечитав Хемингуэя, мы поняли, что именно его, а не буревестника жизнь писатели взяли за образец для своей собственной — в частности, такой ее постулат: "Писатель, если он настоящий писатель, каждый день должен прикасаться к вечности или ощущать, что она проходит мимо него". То, что вечность проходит, не задерживаясь, мимо, в нижнем буфете ЦДЛ ощущается особенно отчетливо.
       О проходящей мимо вечности сложно не вспомнить, когда попадаешь на мероприятия типа вручения Пушкинской премии Виктору Астафьеву. Оставим в стороне саму премию, со всеми многочисленными ее достоинствами и совсем несущественными недостатками. Поговорим об атмосфере, царившей на вручении, и последовавшем за ним банкете.
       Если бы красные старушки, желающие во что бы то ни стало вернуться в Советский Союз, оказались в числе приглашенных, сердце бы их счастливо успокоилось: здесь было все, что нужно для того, чтобы человек почувствовал себя в середине, ну в крайнем случае, в конце семидесятых. Здесь были приличествующие эпохе костюмы: серые, от "Большевички" или "Мосшвеи" — у мужчин, бежевые, со средней длины юбкой и строгим жакетом — у женщин. Здесь были золотые заколки на синих галстуках мужчин. Золотые пряжки на лодочках женщин. Женщины курили "Опал" и "Стюардессу", мужчины — "Приму" и "Яву". Всем было очевидно неловко есть семгу и осетрину, от которых ломились столы, и пить хорошего качества "Токай".
       Живо обсуждались все те же проблемы. Кого-то опубликовали, кого-то еще нет. Кто-то уже пропил полученный гонорар, а кто-то его еще не получил. В разных видах цитировалось известное соображение Стендаля: "Писателю необходима такая же отвага, как солдату: первый должен так же мало думать о критиках, как второй — о госпитале". Сотрудницы Дома журналистов, где, собственно, за дороговизной нынешнего ресторана ЦДЛ, и проходило мероприятие, с ужасом ожидали наступления сумерек, когда писательская душа бросается обычно во все тяжкие, как душа украинского школяра в ночь на Ивана Купалу.
       Многие наши знакомые за то время, что мы не виделись, успели постареть и раздаться в ширину. Другие, напротив, в результате безостановочных возлияний и слабой закуски осунулись, и лица их приобрели в чем-то даже приятный оттенок сушеной лимонной корки. Со своими былыми возлюбленными писатели здоровались неохотно: слишком уж очевидной становилась пропасть между тем, что было и тем, что есть.
       Как говорил тот же Стендаль, все великие писатели были романтиками своего времени. И невеликие тоже, заметим мы.
       
       ВЕРА Ъ-ЗАКРЕВСКАЯ
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...