Грузинский режиссер ТЕМУР ЧХЕИДЗЕ давно стал петербургским режиссером. Не только потому, что он сегодня в штате труппы БДТ имени Товстоногова. Прежде всего потому, что его спектакли — разного стиля, разного качества — определяют уровень Большого драматического театра, без которого театральный пейзаж Петербурга непредставим. В последние дни перед выпуском седьмого спектакля Чхеидзе на сцене БДТ — "Солнечная ночь" по роману Нодара Думбадзе — с режиссером беседовал ЛЕОНИД Ъ-ПОПОВ.
— Можно ли подвести итоги вашего петербургского периода жизни?
— Только не будем считать, что период заканчивается. А итог самый большой в том, что я в БДТ не ощущаю себя посторонним. Я не так часто ставил за пределами того театра, где работал в тот момент — а работал я раньше именно в Грузии... Чувство родства нельзя подытожить... Может быть, у меня скупая лексика. Так же невозможно объяснить, как и почему возникает симпатия к женщине. Можно только вспомнить, когда это произошло или что вы почувствовали.
— Когда вам предложили работать в БДТ, шла речь об одном спектакле?
— Поначалу шла речь только об одном спектакле. Причем речь шла конкретно про "Коварство и любовь", поскольку мне еще Товстоногов предложил это название — в восемьдесят шестом году мы с ним об этом говорили, когда наш Театр Марджанишвили был здесь на гастролях. Он видел два мои спектакля на тех гастролях, позвонил и предложил именно "Коварство и любовь".
Тогда это не получилось, я тяжело заболел, полгода лежал в больнице... Еще раньше, году в семьдесят седьмом или восьмом, Товстоногов мне предлагал поставить "Мачеху Саманишвили". Можете смеяться в голос, я вам разрешаю — тогда я тоже заболел. А на второй раз, когда врачи мне категорически запретили ездить на север, особенно в Петербург, я написал письмо шутливое: "Дорогой Георгий Александрович, прошу вас больше мне постановку не предлагать, на третий раз это может кончиться совсем плохо"...
— До того, как вы стали работать с актерами БДТ, вы хорошо знали этот театр?
— Не очень хорошо, хотя знал.
— В Тбилиси к Товстоногову относились с пиететом, помня о его корнях?
— Помня и его работу в нашем тбилисском театре, и то, сколько он оставил учеников после себя. Я сам являюсь учеником его учеников. Моя мама была ученицей Товстоногова, Михаил Иванович Туманишвили, у которого я учился режиссерской профессии, был одним из лучших, я считаю, учеников Товстоногова.
— Вам приходилось с ним лично общаться?
— Очень мало. Профессионально мы с ним почти не общались. Хотя он с детства был почти что членом семьи — как я уже сказал, мама у него училась. Он для меня был... Не скажу — небожитель. Но я всегда знал, что это — великий мэтр. И очень большой педагог. Тогда, в Грузии, он еще не был Товстоногов. Он тогда был просто Товстоногов. Ему было двадцать шесть лет, если не ошибаюсь, когда он начал преподавать. Мама была студенткой его первого набора.
— Вам приходилось слышать от актеров, с которыми вы репетируете в БДТ, сравнения с Товстоноговым?
— На репетициях они этого никогда не делали. Но просто не может быть, чтобы они нас не сравнивали за моей спиной. Я допускаю, что позднее здесь появится режиссер лучше меня, и начнется с ним еще какой-то новый театр... Но пока это театр Товстоногова.
— Жизнь в Грузии в бытовом плане остается тяжелой?
— Тяжелой, да... хотя это невозможно сравнить с тем ужасом, который был четыре года назад. Сейчас можно безопасно ходить по городу, тогда — нет. Но перебои с газом, с электричеством... Особенно электричество — это мне просто на психику давит! Ничего против ламп я не имею, но что-то нарушается. И потом, ну сколько можно...
— Когда наши артисты говорят, как они бедствуют, вам, вероятно, вспоминается опыт их грузинских коллег.
— Я уже произносил однажды фразу "не гневите Бога", когда слышал возмущения артистов — "куда смотрит дирекция, в театре невозможно жарко". Порепетируйте, когда невозможно холодно, в пальто. Прав, наверное, Пушкин: "Наше северное лето, карикатура южных зим", — но не настолько же. Последние годы — девять, семь, одиннадцать градусов мороза, а театр не отапливается. Дирекция еще как-то умудрилась, чтобы свет был.
— Хрестоматийный пример того, как несчастные годы гражданской войны способствовали взлету театрального искусства в России — Мейерхольд, Вахтангов...
— Такого в Грузии нет. Есть другое явление: поменялось настроение зала. В Тбилиси очень много беженцев. Но, с другой стороны, Стуруа выпускает премьеру — зал полон. У меня на Достоевском зал полон. А сказать, что родилось новое направление, я не могу.
— Темур Нодарович, какая судьба ждет театр Туманишвили после кончины Туманишвили?
— Не знаю... Я им дал слово поставить у них спектакль. Это время наступило. Я им сказал: "После 'Вечного мужа' и после того, как сделаю в БДТ". Дальше нельзя откладывать. Я должен сдержать слово. Но приходить к ним руководителем, как думают некоторые, я не хочу.
Кроме того, есть еще одно. Я работаю в БДТ, и возникает волей-неволей, пусть даже непроизнесенное, сравнение с Товстоноговым. Я не хочу еще и сравнения с моим педагогом, с Туманишвили. Я им тогда так сказал: "Ребята, проживите год. Посмотрите, может быть, вам и не нужен руководитель. Потом, есть же еще ученики". Нет Михаила Ивановича, и все обостряется... Кто-то говорит: вот если бы вы вернулись, мы бы тоже вернулись... В моих руках театр станет другим. Для очень многих это непредставимо: не тот театр. Конечно, не тот! Я никому не давал обещания сохранить тот театр. Я не могу продолжать в БДТ тот театр, который сделал Товстоногов. Тем более, что "Дядя Ваня", "История лошади" и "Горе от ума" — это тоже разный театр. Я своим студентам всегда говорил: "Не повторяйте за мной!"
Я помню, когда сам еще был студентом, Михаил Иванович, когда я показал ему работу, один отрывок, сказал: "Качественно, но так нельзя". "Почему нельзя, Михаил Иванович?" — "Качество качеством, но я так тоже могу. А вы моложе меня на двадцать пять лет". Боже мой, думаю, что он от меня хочет, если сказал, что и он так может, чего же мне еще хотеть? Я должен уметь ставить не так, как он, а так, как я. И этого бы мне хотелось и от своих учеников добиться.
— Какими качествами, на ваш взгляд, должен безусловно обладать режиссер?
— Человек без юмора не может быть режиссером. Без слуха не может. О вкусах не спорят, я понимаю, и тем не менее — без вкуса не может быть режиссера.
Человек без воли не может быть режиссером ни в коем случае. Воли не такой, чтобы заставить всех подчиняться себе, а чтобы ему хотели подчиниться и выполнить так, как он хочет.
Некоммуникабельный человек не сможет быть режиссером. Он должен уметь быть центром общества. Не в смысле — душой компании, тамадой, поймите правильно, — а таким, с которым бы другим хотелось работать.
Артист каждое утро не Гамлета идет репетировать, а к Чхеидзе на репетицию идет. Если он просыпается и думает: "О-о-о, опять этот Чхеидзе...", если там даже пьеса хорошая и роль замечательная — то все, у нас с ним ничего не получится. А как этого добиться? Неизвестно.