В тени перманентных политических баталий (сейчас они ведутся вокруг секвестра бюджета) оказалась главная сенсация 1997 года — начало экономического роста, от которого в конечном счете зависят перспективы решения острейших социальных и политических проблем. Почему?
Сеанс психоанализа
Когда читаешь оптимистичный отчет Госкомстата об итогах экономического развития в первом квартале 1997 года, приходится прежде всего анализировать не приводимые статистические выкладки, а собственное их восприятие. Которое, увы, раздваивается. С одной стороны, налицо крах бюджета, вал неплатежей, угроза вынесения правительству вотума недоверия и призрак досрочных выборов. С другой — уверенность вице-премьера Якова Уринсона, предсказывающего, что в 1997 году российский ВВП вырастет на 3% (с вице-премьером солидарен МВФ, прогнозирующий рост на 2,8%), а промышленность превзойдет и этот рубеж (рост на 4%). Как это совместить?
Кстати, что советуют в аналогичных случаях своим пациентам психоаналитики? Отвлечься и под заинтересованным врачебным присмотром вспомнить свое детство, откуда и должно прийти исцеление. Что ж, обратимся к статистике Белоруссии за 1996 год. Чем не отвлечение, и к тому же белорусская экономика подходит на роль российской в недалеком детстве. Кто-то сомневается, что из Белоруссии придет исцеление? Не надо перебивать врача, психоаналитик берет деньги по часам!
Итак, за 1996 год белорусская экономика выросла на 4%, причем объем инвестиций сократился почти на 10%. Экономическое чудо, однако, пока не оценено по достоинству. Вероятно, Нобелевский комитет решает, в каких ценах произведены расчеты, памятуя о том, что есть ложь малая, есть большая и есть статистика. Главный вывод психоанализа, сделанный на основе детского белорусского опыта, — рост в принципе возможен при падении инвестиций.
Кто отец экономического роста?
Если в белорусские парадные отчеты верится с трудом (уж слишком очевидна политическая сверхзадача — доказать, что Белоруссия входит в союз с Россией не нахлебницей, а пионером экономического роста), то к российской статистике стоит отнестись серьезнее. В отличие от до сих пор не вышедшей из детского возраста белорусской экономической политики, ее российская соседка уже прошла необходимую дистанцию, действительно открывающую дорогу к экономическому росту. Шаг первый — подавление инфляции в 1994-1995 годах за счет резкого ограничения денежной массы. Шаг второй — уменьшение инфляционных ожиданий и развитие рынка ГКО (в качестве противовеса валютному рынку), что снижает скорость денежного обращения. Шаг третий — с конца 1995 года ЦБ стал проводить политику сначала очень осторожного, а потом устойчивого роста денежной массы, которая получает мощный импульс в 1997 году, когда по планам ЦБ денежная масса должна расти, почти втрое обгоняя рост цен. Именно эта политика, расширяя платежеспособный спрос, обеспечивает реальность российского феномена экономического роста при сокращении инвестиций.
Это вплотную подводит к объяснению любопытного факта: президент, регулярно общаясь с соотечественниками по радио, пока не разыгрывает такой явный козырь, как начало российского экономического роста. Следует примеру президента и премьер. Первый ответ — политический. Всем памятно радиопредупреждение, сделанное Ельциным Черномырдину: пора давать дорогу молодым. Это может означать, что в качестве своего преемника президент видит кого-то "из молодых", — а поэтому Черномырдин должен вести себя скромно, о начале экономического роста громогласно не заявлять и этот рост своему премьерству не приписывать. Если же не принимать в расчет большую политику, то ответ будет более определенным. Отцом российского экономического роста по существу является не Борис Ельцин и даже не Виктор Черномырдин, а Сергей Дубинин, председатель ЦБ.
Рост и бюджет
Госкомстат посчитал, что за первый квартал 1997 года по сравнению с тем же периодом прошлого года рост составил 0,6%. Начало положено, но качество роста явно недостаточное. Его база — старое, но еще недавно простаивавшее оборудование. А это значит, что конкурентоспособность производимой продукции оставляет желать лучшего, а следовательно, ресурс спроса может быть быстро выработан.
Перспективы роста зависят от того, будет ли он поддержан инвестициями. Есть два варианта. Первый — накопление инвестиционных ресурсов (за счет, в частности, ускоренной амортизации) предприятиями, почувствовавшими наступление периода экономического роста. Это хорошо, но долго. Второй — поворот инвестиций с финансовых операций на реальное производство. Ясно, что лучше всего — совмещение обоих вариантов. А для этого принципиально важно появление проинвестиционных акцентов в налогообложении. Это возможно только со вступлением в силу Налогового кодекса, который, в частности, обещает сократить общее налоговое бремя на 72,6 трлн рублей в год. Но сохранит ли кодекс эти акценты — зависит от того, сможет ли бюджет выйти из перманентного состояния комы. Надежда на выздоровление бюджета напрямую зависит от исхода процедуры секвестра. Это прецедент приведения бюджета в соответствие с реальными возможностями экономики, поэтому исход борьбы за сокращение бюджетных расходов имеет принципиальное значение, несмотря на то, что жертвой секвестра могут стать госгарантии инвестиций, которые по идее могут разбудить инвестиционную активность в России.
Если же схватка вокруг секвестра приведет к тому, что изменение налоговой системы будет отодвинуто на неопределенное время, одного изменения кредитно-денежной политики ЦБ может оказаться недостаточно для продолжения экономического роста. Наметившаяся пока светлая полоса экономического развития остается неустойчивой, за ней вполне может последовать не завтра экономического роста, а возвращение в инфляционное вчера.
НИКОЛАЙ Ъ-ВАРДУЛЬ