Бестселлер был и остается лучшим, талантливейшим произведением нашей эпохи
Как сообщил "Интерфакс" (со ссылкой на рейтинг "Книжного обозрения"), книга Вячеслава Костикова "Роман с президентом" стала бестселлером. Причина этого, по мнению информационного агентства, — интерес к личности президента РФ. Однако, как удалось выяснить в издательстве "Вагриус", за три недели продано 7,5 тыс. экземпляров. "Сталин" Эдварда Радзинского, разошедшийся за 12 дней в 50 тыс. экземпляров, является, конечно, успешным изданием, но почетного титула покуда не удостоился. Наконец, "Любовь Бешеного" Виктора Доценко — за две недели ушло аж 150 тыс. книг — звания бестселлера не удостоится никогда. Не тот класс.
В эту секунду вы начали читать самую лучшую статью, опубликованную на самой лучшей странице самой лучшей газеты самого лучшего города самой интересной страны самой благоустроенной планеты. Этим утверждением я хвалю вовсе не себя — я воспеваю вашу мудрость, вашу тонкость, ваш вкус и ваше умение выбрать самое главное в наиглавнейшем, отринув все несущественное. Наконец, ваше везение. Словом, вы — лучший. Мои поздравления!
Только вот — лучший кто? Лучший читатель? Ну конечно. А лучший из кого? Из всех вообще читателей? Из читателей "Коммерсанта-Daily"? Из жителей Москвы? И области. И страны. Вы в этом уверены? И в чем именно лучший? Собственно, все это не так уж важно. Если не слишком увлекаться выяснением условий этого гипотетического конкурса, можно на некоторое время сохранить хорошее, приподнятое настроение. Помимо того, что на заклинаниях такого рода строится изрядная часть всевозможной рекламы. И несколько великолепных невинных обманов.
Лучший (!) из них, на мой вкус, был сотворен литератором и мистификатором пушкинской поры А. Сулакидзевым. Этот загадочный господин увлекался изготовлением, так сказать, носителей информации по старинным рецептам: берестяных грамот, пергаментов и тому подобных материалов. В своем умении он превзошел всех специалистов своего времени, да и куда более поздних эпох. На эти самые носители наш эксперт, натурально, наносил всякие занятные тексты. Романтически настроенные скептики приписывают ему даже текст "Слова о полку Игореве" — но это невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, поскольку оригинал "Слова" (или оригинальный фальшак) сгорел давным-давно. Возможно, произошло это не без помощи мистификатора.
Так или иначе, этот обман оказался слишком тонок, правдоподобен и вообще неочевиден. В другом случае все дело вышло наружу спустя лет сто пятьдесят — и, надо полагать, история, которую Сулакидзев наблюдал со своей персональной жаровни в восьмом (забронированном для обманщиков) кругу ада, доставила ему несколько относительно прохладных десятилетий. Очередное изделие мастера вовремя подвернулось какому-то советскому исследователю в конце сороковых годов — в золотую пору утверждения отечественных приоритетов во всем. Помните ли, о самый лучший читатель? А если не можете помнить в силу молодости — можете ли представить себе? Победительный пафос позднесталинского совка. Величие русской армии и русского флота. Величие русского искусства. Какой там еще Лавуазье? Ломоносов и только Ломоносов. Братьев Райт вычеркнуть, вписать братьев Черепановых. Вот все это. И вдруг оказалось, что можно вычеркнуть, помимо прочих, еще и Монгольфье. Да-да, того самого, который в восемнадцатом веке наполнил теплым воздухом шар. Порылись в архивах, вгляделись в полуслепые письмена: на тебе! Никто ваш Монгольфье и фамилия его никак. Был, был на Руси, во времена чуть ли не новгородской республики скромный подьячий по фамилии Крякутной. И вот он-то и удумал наполнить нагретым воздухом "фурвин", при помощи коего и взлетел на высоту стоявшей по соседству колокольни. Интересующихся художественными подробностями отсылаем к соответствующему эпизоду фильма "Андрей Рублев".
Что это было? И какой такой фурвин? Значит, была это шутка того самого Сулакидзева, и раскрылась она... Впрочем, когда и кто догадался, что с российским приоритетом в области воздухоплавания все как-то не тихо, сказать невозможно. Но обнародовать историю позволено было уже в годы, так сказать, самобичевания, в конце восьмидесятых. Ну да обмануть нас нетрудно, мы сами обманываться рады. И тут на сцену выступает тот самый фурвин. В школьных учебниках истории слово это разъяснялось в сносках, причем сноски были разные: сначала полагали, что фурвин — это такая должность, затем ученые изыскания привели к эпохальному открытию: "фурвин" означает большой мешок. Надо ли говорить, что позднейшее отрезвление выявило правду во всей ее суровой наготе: слова "фурвин" в русском языке не существует и оно являет собой чистый образчик словотворчества автора проекта, г-на Сулакидзева.
Так вот, каким-то прямым потомком этого таинственного фурвина, или, если допустить, что слова подвержены метампсихозу, его следующей реинкарнацией является замечательное слово "бестселлер". При самом появлении его в нашей речи, при переходе, так сказать, языкового барьера, понятие это претерпело совершенно головокружительное изменение: количественный смысл его — число проданных экземпляров — был утрачен начисто и бесповоротно, зато обретен был смысл оценочный, качественный.
Стоя у ларька, витрины которого сплошь закрыты торцами видеокассет, дивишься не так разнообразию кинопродукции, как могучим ее аттестациям. "Чумовой боевик". "Ломовая комедия". "Крутейший суперхит". К содержанию фильмов все это имеет в лучшем случае опосредованное отношение: под маркой "контактная эротика" вполне можно обнаружить документальный фильм о жизни насекомых острова Борнео. Но самым всеобъемлющим в торговой филологии стало понятие "бестселлер". Впору спросить: а что, собственно, не бестселлер?
Бестселлер — это не обязательно хорошая книга. Это не обязательно интересная книга. Это, в конце концов, не обязательно книга. Но это нечто такое, что обязательно стоит купить. Со временем у этого понятия появились всякие нюансы, обер- и полутона. Разобраться в них под силу... Да нет, никому это не под силу. То есть, конечно, все понимают, что такое коммерчески успешное издание, а что такое статусное. Что Доценко и бывший президентский пресс-секретарь идут по разным ведомствам. Что есть всякие списки, листы и рейтинги для профессионалов. Но нас интересует не профессиональное, а социальное значение понятия. Апелляция не к разуму, но чувству.
Во времена, когда цвели всякие тишайшие учреждения вроде отраслевых НИИ и КБ, когда огромные массы людей плавали в теплом физиологическом растворе советской действительности, была такая аббревиатура — ИБД. Имитация бурной деятельности. Способы этой имитации были разнообразны: например, пиджак на спинке стула, брошенные на пачку бумаг на столе очки. Сотрудник как бы всегда только что вышел и вот-вот вернется. То, что на самом деле он пьет пиво в Парке культуры имени Горького, было известно всем. Кроме начальника. Он, впрочем, понимал, что в королевстве что-то не так, но сам ездил пить пиво на ярмарку в Лужники, и в ареал обитания своих сотрудников, таким образом, вторгнуться не мог.
Бацилла, вызывающая синдром ИБД, оказалась живуча, как тараканы. В случае "последних суперновинок" и "чумовых мегахитов" в роли наивного начальника оказывается вроде бы потребитель. Мы понимаем, что нас дурят. Но мы и сами кого-то тоже дурим: одни говорят — бестселлер, секвестр, налоги. Другие отвечают: фурвин. Главное — не забывать прибавлять эпитеты "самый" и "лучший". И хоровод имитаций будет кружиться во веки веков.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ