Пару дней назад была Пасха. На четверг пасхальной недели приходится большевистский праздник Первомая. Что, казалось бы, объединяет эти две даты? Однако на третьем часу застолья в нормальной московской квартире сложно было бы отличить один праздник от другого.
Что такое праздник
Ощущения с годами слабеют, микшируются. Память же по странным законам временной перспективы ярче высвечивает дальнее, детское. Что такое праздник? — особый, отмеченный день, причем вовсе не праздный, хлопотливый. День, который ждут, ведя обратный отсчет времени. И чего же мы ждали?
Дня рождения — ну, это сугубо личное. Нового Года. Первого сентября — не потому что начинать учебный год было веселее, чем заканчивать, а потому что конец его был слегка размазан во времени, неплотно пришит к дате. Майских, ноябрьских — именно так, безымянно, отмечая не годовщину непонятно (или понятно) чего, а собственно красную страницу календаря.
Потом мы выросли и даже начали стареть. Кроме того, нарушилась идеологическая стройность и цельность бытия. Кроме того, поблекло отличие рабочего дня от выходного, точнее, перешло из сферы государственных решений в область частного выбора. Вместо праздников появились кандидаты в праздники, и между ними завязалась конкурентная борьба.
Новое время еще не устоялось. Мы не можем подвести итоги этого соревнования, можем лишь записать наблюдения и, может быть, сделать прогноз.
Закон ничтожности повода
У истинно всенародного праздника должен быть повод — но не веский, потому что веский повод вызывает к себе отношение, а отношение может быть неоднозначным, и неоднородность мешает всенародности. Поэтому 7 ноября вряд ли имеет серьезные шансы на успех — в этот день только поссорятся брат с братом и сын с отцом. А вот 1 мая, проистекающий из сомнительного чикагского пожара, никакой серьезной аллергии в народе и тонких слоях интеллигенции не вызывает.
Этот чикагский пожар прошлого века — событие, прямо скажем, ничтожное по сравнению с доброй сотней ярких дат нашего двадцатого столетия — невольно наводит на мысли об идиотской случайности именования самой Америки.
Действительно, два материка (!) названы по имени (причем не по фамилии, а буквально по имени) не первооткрывателя — будь то Колумб или Эрик Рыжий, не завоевателя, не героя, не властелина, а какого-то купца. Как если бы в честь Афанасия Никитина назвали Афанасией Евразию. Может быть, идет что-то вроде рикошета произвола — и вот уже одна шестая часть мировой суши (а возможно, и больше) сомнамбулически отмечает годовщину пожара в одном из городов страны имени испанского купца.
Рождество и Пасха — годовщины событий, прямо скажем, основных в мировой истории. События настолько масштабны, что умолчать, "проскочить" эти дни не мог даже тоталитарный советский строй, ежегодно глушивший пасхальную ночь отборной телепрограммой. Но в сегодняшней России, многонациональной и многоконфессиональной стране, одни верят в Бога, другие не верят, а третьи тоже верят, но иначе. Церковные праздники с трудом и с искажениями выходят за стены церкви. Ничего, впрочем, плохого в этом нет.
Чемпион по пустоте повода — Новый Год. Просто сошлись стрелки, выпало много нулей на часах. Даже самому зловредному оригиналу тут не с чем поспорить.
Никто не знает, что же точно произошло 8 марта. Что-то с Кларой Цеткин — то ли с Кларой Цеткин, Инессой Арманд и Надеждой Константиновной. В любом случае — ничего конкретного, миф не выходит за рамки обычной бабской посиделки. А 23 февраля организовали ни много ни мало — Красную Армию. Итог — 8 марта прижилось и покраснело, а 23 февраля — нет.
Закон прецедента
Это соображение почти тавтологично — ежегодный праздник всегда есть годовщина чего-то уже заметного, случившегося впервые. Например, рождение ребенка есть — за исключением Рождества и Вифлеемской звезды — факт семейного масштаба, в кого бы этот ребенок ни вырос впоследствии. Потому отмечать годовщину рождения Наполеона, Македонского или Ленина глупо: человечество проморгало само событие, какая уж тут годовщина?! Смерть знаменитого человека — другое дело. Кстати, СССР долгие годы отмечал именно смерть Ленина — потому что Москва хоронила его.
День Победы отмечался или не отмечался по велению Политбюро. Но так или иначе он был именно 9 мая, а не 8-го, — в годовщину народного ликования, а не капитуляции Германии.
В августе 1991 года страна очередной — и покамест последний — раз встрепенулась в едином порыве. Ощущение единства было настолько светлым и чистым, что, казалось бы, надо было его закрепить в генетической памяти народа. Вроде бы это и сделали — назначили 21 августа днем Свободы или чем-то типа того. Но — не прижилось. Секрет неуспеха прост: 21 августа — полный и окончательный разгром ГКЧП — стало датой конца народного единения, потому что именно ГКЧП, как бесконечно удаленный оптический фокус, связал народ в одну противостоящую ему данность. По закону прецедента надо было бы отмечать сам путч, а не его подавление, но это было бы спорно с идейной точки зрения.
Прогноз
Так что же у нас у всех общего кроме времени и места? Наверное, ничего или, по крайней мере, ничего очевидного. Стало быть, актуальны два праздника — времени и места.
Праздник времени — как категории — Новый Год. Праздник места — День Города.
И тут уже тот случай, когда можно нарушить закон прецедента, точнее, создать прецедент по заказу. Дату можно взять с потолка, а можно и менять год от года. Сама беззлобность и тавтологичность повода — да, мы все так или иначе тут живем; богатство вариантов атрибутики — все говорит о том, что у Дня Города есть будущее.
ЛЕОНИД Ъ-КОСТЮКОВ