Возвращение в Москву после нескольких летних месяцев — катастрофически отрезвляющая история. Для детей, потому что нет солнца, моря, песка, ветра и смеха. Для меня, потому что за лето становится так привычно без рутины и суеты: нет разницы в том, сколько лишних минут провести утром в постели — пять или пятнадцать. С детьми каждая — наперечет. Особенно в первые дни после их возвращения: врачи, педагоги, расписание на весь этот год.
На этот раз история оказалась особенно отрезвляющей. Варин врач констатировал, что операция, вероятность которой еще весной была не так очевидна, теперь неизбежна. Мы выслушали врача: почти шесть месяцев Варя должна провести в гипсе.
Это полностью изламывало все конфигурации и планы. Теперь они были бессмысленны. Но так как тем утром, до посещения врача, мы еще не знали обо всем предстоящем, у нас были планы. Решив, что поговорю с Варей позже, я отважилась реализовать сегодняшние.
У меня ничего не осталось от воскресного настроения, разговор с врачом опустошил запас сказок, шуток и улыбок. У меня, но еще — не у них. Поэтому мы пришли гулять, болтать и обедать в сад "Эрмитаж". Варя взялась раскрашивать гипсовую фигурку принцессы. Федя, конечно, выбрал машину. Дети сели за стол и оказались окружены баночками с разноцветными красками. Для меня в тот момент цветная палитра была совершенно неуместной: взяв белой бумаги и простой карандаш, я ушла пить кофе и прорисовывать новые конфигурации. Гипсовые и совершенно бесцветные, как выбранные детьми фигурки.
После того как работа была закончена, дети прибежали ко мне — сказать, что раскрашенные фигуры надо обработать в печи и забрать их можно будет в следующее воскресенье.
— Мам, мы придем сюда, заберем мою принцессу и раскрасим что-нибудь еще. Например, домик, в котором она потом сможет поселиться.
Я кивнула, понимая, что в следующее воскресенье мы вряд ли окажемся здесь. Потому что у нас теперь совершенно другие планы. Обусловленные новыми вводными.
Зачерпнув рыжей краски на кисть, дочь заявила:
— Мам, мне бы надо вот такого цвета новые сапоги, несколько шарфов и платьев. Она была права: за лето они оба так сильно выросли, что мы с трудом отыскали в шкафу что-то пригодное для московских осенних прогулок.
Оказавшись в магазине, мы набрали целую корзину вещей. Федя, примерив кеды и шляпу, заявил, что пойдет прямо в них. Варя набрала себе платьев, надела огромный вязаный берет и протянула мне несколько пар туфель и сапоги. На дне ее корзины нашлась еще пара джинсов.
Я понимала, что ей вряд ли понадобится эта одежда: гипс будут накладывать на всю ногу и она не сможет ходить, а потому платья, джинсы и туфли — в ближайшие несколько месяцев для нее бессмысленны. Но вытряхнуть все это из корзины и наполнить ее бесформенными трикотажными костюмами для карантинного пребывания дома я не смогла. Варя была счастлива: рыжих сапог, ванильного капучино и овсяной печенюшки было достаточно, чтобы она забыла про утреннего врача. Так, по крайней мере, казалось.
В тот вечер я читала им на ночь сказку, но совершенно не помню слов, из которых она была. Выключая ночник возле Вариной кровати, я понимала, что должна ей все рассказать. Но слова не складывались. Я снова взяла книжку. Прочла еще пару абзацев. Собственных слов от этого не прибавилось.
На следующее утро дети пошли в сад. В тот день среди них были распределены роли на все грядущие праздники. Предстояли репетиции к дню осени и началу зимы. Варя рассказывала мне по дороге, какой она будет тыквой.
— Мам, ты понимаешь, что тыква — огромная? Чтобы сыграть эту роль, мне надо сильно подрасти и стать такой толстой-претолстой. И рыжей-рыжей, как новые сапоги. Пошли в парикмахерскую?
— Давай-ка лучше сделаем венок из кленовых листьев. Ты станешь рыжей и не нужно будет идти в парикмахерскую.
— Пойдем тогда на танцы. Тыква должна уметь танцевать.
Молчать дальше было жестоко. Мне нужно было ей рассказать про много месяцев в гипсе, про платья, которые так и останутся висеть в шкафу, про раскрашенную принцессу, у которой не будет дома. В конце концов, про тыкву, которую сыграет другая девочка, и ей, возможно, не придется так уж сильно толстеть. В те дни я сотни раз проговаривала этот текст про себя. Ком в горле возникал после второй запятой. Мне было совершено неинтересно, на каком предложении расплачется Варя. Я снова откладывала тот разговор.
Через три дня дети заболели. И стало совершенно очевидно, что карантин ожидает не только Варю, но и Федю. Глупо, по крайней мере, водить одного из них в сад, где есть постоянный риск инфекции, а это неприемлемо в условиях подготовки к операции. Изоляция предстояла им обоим. Ну и кому-то из взрослых. Потому что Варю придется постоянно носить на руках и еще масса всяких "придется".
— Мама, просыпайся. Пора завтракать и пить лекарства,— Федя разбудил меня слишком рано.
Я пришла в детскую. Варя еще спала. Я прилегла к ней в кровать.
— Варь, знаешь, что? — обычно такая фраза предваряла все Варины.
Дочь прекрасно знала, что я обычно злюсь и говорю в ответ:
— Не знаю.
Мы расхохотались.
— Милая, тебе нужна операция.
— На ногу? — она ответила мне так, будто бы речь шла о цвете платья или выборе мороженого.
— Да.
— Будет гипс?
— Да. И очень надолго.
— Сколько? — она выставила вперед правую ладошку и приготовилась загибать пальцы.
— Одной ладошки не хватит.
Она притихла. И вдруг:
— Мама, давай сыграем в невидимок? Прячься под одеяло. Нас никто не найдет.
— А как же операция?
— Мы будем невидимками все это время, пока придется носить гипс,— она улыбалась.
— А как же платья?
— Мои куклы им очень обрадуются.
— А тыква?
— Если честно, я не смогу играть эту роль. Воспитательница сказала, что я больше похожа на горошинку, а такой роли в спектакле нет.
— А гипсовая принцесса?
— Это — я. У меня будет белый гипс, и мы будем его раскрашивать.
Мы пошли и купили много баночек с краской.