Семен Файбисович: я опять пришел неизвестно с чем

В Шоколадном цехе на "Красном Октябре" открывается выставка "Три в одном" — проект одного из "специальных гостей" Московской биеннале современного искусства Семена Файбисовича. Классик русского фотореализма вернулся в живопись после двенадцатилетнего молчания четыре года назад. Прошлой зимой в ММСИ показали работы Файбисовича, выполненные в новой для него технике: художник пишет поверх распечатанных на холсте фотографий, сделанных на мобильный телефон.

Когда у меня появился телефон с камерой, то я примерно год фотографировал все на свете, и в какой-то момент мне стало казаться, что получаются имитации картин Файбисовича. А уже потом увидел ваши новые работы, сделанные с использованием мобильного телефона. Мне кажется, что для вас это очень органичное средство. Вы сразу поняли, что это то, что вы искали?

Дело в том, что я ничего не искал. Но ощущение, что я что-то нашел, что мне нужно, было, безусловно. Я сначала не отдавал себе в этом отчета, мне просто страшно понравилось, как эти камеры как бы коверкают реальность. Но потом, когда я уже начал кадры обрабатывать, я понял, что что-то есть в них, что заложено в мою живопись, но, может, не было реализовано в том, раннем периоде. Конечно, тут есть вот это попадание — то, что меня снова завело и увлекло.

То есть вы благодаря мобильному телефону вернулись в живопись?

Меня уговаривали снова заняться живописью начиная с нового века, когда вернулась мода на нее. Но возвращаться просто потому, что какой-то спрос появился, мне было неинтересно. Должны были появиться внутренние побудительные причины для этого. Когда я начал работать с мобильником, я действительно возбудился, потому что это был ответ на вызов времени. Опять риск: вроде бы было естественно вернуться со своей старой живописью, которая начала входить в моду, с тем, что уже дорого стоит, а я опять пришел неизвестно с чем. Что за глупости, подумаешь, напечатал, подкрасил?

А как возникла эта идея — использовать камеру мобильного телефона?

Я увлекся съемкой мобильником в 2005 году: меня вовлекли в проект "Мобилография". В тех камерах меньше одного мегапикселя было, и вот этот крохотный экранчик — он обязан был творить. При этом у него ведь не было достаточных ресурсов, чтобы сделать нормальную картинку. Но то, как он творил, мне понравилось, я начал ему помогать и чему-то у него учиться. Организаторы проекта предполагали, что эти кадры нужно увеличить и отпечатать, но результат меня расстроил, потому что механическое увеличение не реализовывало той потенции, которую я видел на крохотном экранчике.

Тогда вы стали их перерисовывать?

Мне очень захотелось найти способ выжать из этого изображения то, что я в нем ощущал. И вот тогда я начал осваивать фотошоп с его возможностями игр в разные стили живописи. Это было интересно, и я подошел близко к желаемому. Но в какой-то момент внутренний голос начал шептать: возьми в руки кисти. Потому что именно соединение этого дичка, игры в живопись средствами цифры, и настоящей живописи позволило получать то, что мне было нужно.

В вашей живописи до перерыва есть два четких этапа. Один — более социально-философский, а другой — более физиологический, связанный с изучением зрения. А в этих новых работах, кажется, есть и социальный аспект со всеми этими маргинальными персонажами, и освоение новых способов смотрения. Это сознательная попытка синтеза?

В этом и состояла идея: в том, чтобы соединить живопись 80-х, в которой, в силу ее социальной направленности, преобладали объекты зрительного восприятия, и живопись первой половины 90-х, где я исследовал оптику человеческого зрения. Здесь одновременно присутствуют и объекты, и фильтры, через которые мы эту реальность воспринимаем. Просто эти фильтры уже не физиологические, как тогда, а культурные: мобильники, гламур, телевидение — все эти новые визуальные данности. Я стараюсь, чтобы одновременно присутствовала и история, и способ, которым мы эту историю воспринимаем.

То есть если раньше критичность распространялась только на объект, то теперь появилась еще и критика видения?

Если говорить о социальной критике, то изменилась сама ситуация, потому что тогда ходил на демонстрации, ездил в общественном транспорте народ. Гегемон, главный элемент того социума, по крайней мере его мифологии, идеологии. А сейчас там просто ездят люди, у которых нет денег на автомобили. То есть эти же вроде бы люди стали изгоями. Раньше они были для меня воплощением системы, а сейчас это уже другое.

Но вы ведь все же немножко сгущаете, выбираете именно маргинальные объекты. Это не средний человек у метро.

Не совсем так. Там есть бомжи, но в метро вообще очень много бомжей. Когда я работал над предыдущим циклом "Разгуляй", у меня не было идеи, что это будут в основном бомжи. Я не хотел ни на что напирать, просто картинку собрать. И я обнаружил, что бомжей намного больше, чем мне казалось, огромное количество, мы на них просто не смотрим. В новом проекте не только бомжи, хотя они мне интереснее, потому что я с ними как бы сдружился внутренне. К тому же они в среднем более доброжелательны, более открыты. Они все потеряли и, наверное, внутренне свободнее. У них нет зажатости, которая есть у постсоветских людей часто.

Вы представляете новый проект на Московской биеннале, Монастырский представлял Россию на Венецианской. Есть ощущение, что идет какая-то новая волна активности художников вашего поколения?

Самое смешное, что людей моего поколения почти нет, мы даже, в общем-то, не составляем поколения, так что трудно об этом судить. Для Андрея Монастырского это естественно, как для лидера движения, логичный репрезентационный ход. А для меня — просто удачное стечение обстоятельств. Так мне представляется.

"Красный Октябрь", Шоколадный цех, с 20 сентября по15 ноября