Таким он показан на выставке в Бонне
В Выставочном зале Бонна — крупнейшем художественном учреждении Германии — в серии "Великие собрания" представлен на сей раз петербургский Эрмитаж. ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ рассказывает об увиденном ею в Бонне.
Распространившаяся в последние годы мода на выставки о коллекционерах перешла теперь на выставки о музейных собраниях. Выставка Эрмитажа — уже шестая в серии, а непосредственно перед ней были Музей современного искусства в Стокгольме и неаполитанский Каподимонте: в боннской программе участвуют величайшие из великих и богатейшие из богатых.
Однако демонстрировать богатство можно разными способами. В данном случае немецкие устроители выставки предпочли показать не разнообразие эрмитажного собрания (от русских икон до Матисса) и даже не самые известные его части (например, голландскую живопись), а те два его лица, что в наибольшей мере символизируют богатство и роскошь: золото скифов (выставлены 150 известнейших предметов из южнорусских и алтайских курганов) и искусство барокко (65 картин и 50 рисунков французских, итальянских и испанских мастеров).
Одновременно эти две части призваны, разумеется, обозначить два вектора интересов России — Восток и Запад, и два ее лица: азиатскую дикость и европейскую цивилизованность. Закат скифской империи явно воспринимается по аналогии с закатом империи советской, а жадные покупки императрицы Екатерины (благодаря которым и составилась картинная галерея Эрмитажа) — как знак вхождения России в Европу.
Эрмитаж, таким образом (в отличие от Каподимонте или Лувра), должен выступить символом страны, и это, видимо, пока неизбежно: страна не стала еще настолько нормальной, чтобы забыть о ее загадочной идентичности и воспринимать искусство как искусство. Но и руководство Эрмитажа (как и любого другого российского музея, который оказался бы на этом месте) культивирует такой подход — приятно быть представителем чего-то большого, сильного и непредсказуемого, а не одним из множества музеев мира.
Название вступительной статьи к каталогу выставки директора музея Михаила Пиотровского примирительное до неприличия: "В Петербурге мы сойдемся снова" (что на немецкий переведено как "соберемся": это смягчает эротические ассоциации, но возбуждает ассоциации с коллекционированием).
"Скифская" часть выставки показана в затененном пространстве под высокими световыми башнями, которыми украшено футуристическое здание выставочного зала. Высота башен как раз соответствует глубине скифских курганов, так что зрителям предлагается, взглянув вверх, ощутить себя на дне погребальной камеры. Вещи, экспонированные тут, — гребни с круторогими оленями, украшения, чаши и прочие предметы из курганов Чертомлык, Куль-Оба, Солоха и Пазырыкских на Алтае, где благодаря холодному климату сохранились даже ковры и кожаные седла — прекрасно знакомы каждому школьнику в России, но, между прочим, и немецкому зрителю тоже. Они постоянно демонстрируются на Западе, а в Германии последний раз были четыре года назад, в Гамбурге. Немецкие критики пишут даже об инфляции эрмитажных богатств, которые гастролируют по миру "чесом" и уже несколько надоели.
Зато вторая часть выставки показалась в Германии более интересной, — правда, критики сожалеют о том, что построена она традиционно, по художникам и школам, в то время как интереснее было бы узнать о том, как коллекция составлялась.
В этом есть своя правда. С чисто художественной точки зрения полотна Гвидо Рени, Аннибале Караччи, Шарля Лебрена и иных академистов — не лучшее, что создавал мировой гений в XVI и XVII веках, а великие мастера этих столетий представлены в эрмитажном собрании, увы, не самыми яркими своими произведениями: Веласкес — ранним "Завтраком", Караваждо — также ранним "Лютнистом", Пуссен — скучноватой "Эсфирью перед Агасфером".
В общем, если называть вещи своими именами, эрмитажное собрание представляет чрезвычайно официозный вкус — "придворную живопись" Италии и Франции. Так покупала Екатерина. Более интересные вещи в коллекции (Маньяско, Строцци и несколько других) происходят, насколько можно судить по каталогу, из иных источников — они переданы из музея Академии художеств или реквизированы из частных собраний уже после 1917 года. В экспозиции же различие в происхождении, к сожалению, никак не выявлено.
Но для такого рода выставки рассказ о происхождении вещей был бы как нельзя кстати — ведь в данном случае под богатством собрания явно подразумевается богатство самой Екатерины, которая была единственной, кто смог в 1764 году перехватить у прусского короля Фридриха Великого, поиздержавшегося во время Семилетней войны, берлинское собрание Готцковского (с этого и началась ее коллекция, которую она не упускала случая пополнить). Или купить английское собрание герцога Уолпола, которое владельцы не хотели делить и поэтому его не мог приобрести никто, кроме русской императрицы (оно прибыло в Россию летом 1779 года на нескольких больших военных фрегатах — так велики были размеры картин). Екатерина имела своих агентов, среди которых были русские дипломаты и просто лица, предпочитавшие жить за границей (например, князь Дмитрий Голицын). Они заводили нужные знакомства — например, с Домиником Виван-Деноном, генеральным директором музеев Франции, при помощи которого императрица купила большую коллекцию французской галереи Кроза, причем потеря предмета национальной гордости скандализировала парижское общество (в коллекции были "Даная" Рембрандта, "Даная" Тициана и "Юдифь" Джорджоне). Позднее, уже при Александре I, составилась серьезная галерея испанской живописи, первая в Европе после самой Испании.
В целом немецкие газеты пишут об эрмитажной выставке, что "такого собрания можно не стыдиться". Это, наверное, так, хоть и жаль, что у нас нет Караваджо и Веласкеса получше. Впрочем, чего действительно можно не стыдиться, так это того, что русские императоры не брали военных трофеев. Даже вошедший победителем в Париж Александр I купил, а не просто увез мальмезонскую коллекцию императрицы Жозефины.