Три года с лишним года работая в Коммерсанте-Daily музыкальным критиком, я вдруг поймал себя на мысли, что ни разу не написал ничего о Бахе. Попробую компенсировать это текстом о даче.
Если начать сравнивать дачи, допустим, в Кратово, Салтыковке или Малаховке, то волна патриотизма может довести до битв между тупоконечниками или остроконечниками. Неважно где, дача — это пространство страстей, библий, крестовых походов, молитв и закланий. Этим она отличается не только от деревни, терзаемой призраками старого уклада, но и от садовых участков, не ведающих иных чувств, кроме новых.
Если на садовых участках враждуют деловитость и теснота, как в кадре, снятом длиннофокусным объективом, то дача — это мир широкоугольно понятой праздности. На даче все крупно, безмерно, величественно. Хозяйский "Москвич" чувствует себя под жидкими сводами елок так же вольготно, как два арбуза — на его сиденье. Даче противопоказана активность, созидание, творчество. Это мир достоинства, размеренности, полноты жизни и счастья. Ее архитектура — свод доблестей далеких времен, не виданных уже авторами Нового Завета.
Типовой образ дачного жителя, равного Моисею — медленная гарцующая походка, пузо наружу из трусов и безмятежное выражение лица. И когда встречаешь соседа по даче посреди городской суеты, сразу возникает понимание высокой общности. Вы оба — настоящие не здесь, а там.
Но дачная праздность (неважно, в гамаке ты или чинишь шланг) не имеет, упаси Бог, ничего общего ни с нирваной, ни с dolce far niente. Она носит характер героического томления, за которым история стоит в позе вечной и неразрешимой устремленности куда-то. И самым томительным делом на даче является ожидание гостей. Обычно там, где есть понятие гостей, есть и понятие дома. Но не уверен, что оно есть на даче. Дома должен быть телевизор. На даче телевизор работает так, как врагу не пожелаешь. Тем не менее претензий к нему никто не предъявляет. Он гражданин дачной империи (как мостик, овраг, канава, сарай, велосипед, ближайший магазин), и его оборванные провода и отломанные ручки внушают такое же почтение, как седины местных патриархов.
Май на даче — пора зеленого рая. Но мало кому дано ее оценить. Колесо городских дел, азарт конца рабочего сезона туманят мозг, и лишь редкие мудрецы появляются на даче тогда, когда стоит высокая трава, а соловей еще не успел отпеть свои предсказания на лето. Прочим достаются июнь и чувство неведения — чем обернется для дачной империи и тебя самого этот летний сезон, равный веку?
Июль и август — зенит упоения. Тому, кто предпочел в это время подвергать себя городским или заграничным индивидуальным тестам, остается осень. Уик-энды в начале сентября — время, когда все дачные чувства собираются в такую тугую пружину, что распрямиться ей не дает только облившая ее сладость осенней тоски.
Зимой дачу всегда обворовывают. Поэтому на ней нет никаких признаков нажитого благосостояния, не способных уместиться в сентябрьский багажник. А главной дачной ценностью становится окно. Может быть, за ним растет береза, о которой известно, что Семен Иосифович посадил ее в незапамятном году. Но нет березы просто, есть береза в окне, а значит, окно — лучший из вечных даров. Им наслаждаются, им гордятся. Самое страстное и мучительное чувство — посадить около него гостей и посмотреть на их, черствых пришельцев, реакцию, всегда недостаточно пламенную.
Отгородить дачу от остального мира не удавалось никогда. Но это было бы и не в ее принципах. Сопредельные даче государства — пионерлагерь и детский сад, следовательно, воспитательницы и пионервожатые должны гордиться ролями прекрасных половчанок. А как же быть со съемщиками? В настоящих дачниках никогда нет гордости и спеси. На даче нет чужаков. Каждый, кто попадает на дачу, равен аборигенам и достоин только почестей, которые принесут ему с охотой и почтением. Но будет ли так всегда?
До Баха музыку слышали во времени — как со-временность метафизических потоков. После Баха — в пространстве, как галерею поступков людей. Величие Баха в том, что он совместил то и это, крест-накрест. У нас на даче это было так.
После того как лучшие граждане покинули родные пределы, в их дачи вселились генералы. По улицам стали ходить охраняющие их милиционеры. Генералов и милиционеров сменили герои нового времени. Теперь мимо нашего страстно любимого окна идет не хромающий Леонид Борисович в поношенной дачной кепочке, а молодой гастролер, которому город не город и дача не дача за перманентной молотиловкой в его наушниках. Казалось, бы, ревнителям уклада надо просто браться за грабли и лейки! Или пойти в правление (все знают, где оно, между прудом и свалкой).
Но нет.
Входи, любезный, под сень наших шлангов и дерев. Все перед тобой расступается со счастливым поклоном. Этот поклон — Тебе. Ты несешь нам нашу гордость, ибо Ты пришел именно на дачу. Ты, новый герой, велик, потому что сделал именно этот выбор. И дача охватит, одарит и воспоет тебя, пришедшего, своим величием.
Закроем же глаза и вслушаемся в дачного Баха. Ровный фон лесов и далеких дорог, лай собак, стук молотков, тазов и помойных ведер, сладострастные рулады электропилы. И мелодичные, за версту разносящиеся диалоги. Они ведутся всегда с балконов или через забор, а то и через два, покоряя безупречной литературной формой. И вдруг — а откуда он, собственно, взялся? — петух. Такое бывает раз в миллион лет. На даче появляется отчаянный лидер деревни — опасный и неуместный носитель мужского, творческого начала. У себя на даче я слышал его лишь однажды. И все, что мне осталось, это предсказать — жить парню осталось недолго.
ПЕТР Ъ-ПОСПЕЛОВ