"Дача" — "замок" плебея. Со всей сопутствующей символикой: забор, выполняющий функции укрепления, "отдельность" — часто на шести сотках — от соседа, что в рыцарском варианте имитирует небесный град и самостояние хозяина пред Богом, наконец, сад, воплощающий, как у Вольтера в последней строке "Кандида", трансцендентное понятие "цель жизни".
Кажется, именно поэтому русская литература была просто больна "дачной" темой, в то время как на Западе, где жить в своем доме никогда не было экзотикой, "дача" наличествует в искусстве на равных правах с другими архитектурными объектами. Вдохновеннейшим писанием Державина осталась ода "даче" — "Жизнь Званская". Во втором, сгоревшем, томе "Мертвых душ" Гоголь описывал идеальное поместье, разительно отличающееся от владений Коробочки или Манилова — отличающееся прежде всего отдельностью. Понятие это во всегда тоталитарной России под пером вольного литератора неминуемо приобретало почти синонимический оттенок — свободы действий, самостийности решений. Действие лучшей русской исторической повести "Капитанская дочка" в основном разворачивается "в замке" — в крепости, затерянной в Оренбургских степях, где герои обречены на самостоятельность (до Царя далеко). Самая известная пьеса Тургенева прямо так и называется — "Месяц в деревне", то есть "на даче". Поворотная сцена романа "Идиот", когда Рогожин впервые показывается с ножом за пазухой, а Настасья Филипповна устраивает скандал "в зале", разыгрывается в дачном пригороде. Пьесы Чехова, начиная с "Чайки" — сплошь "дачные", а главная коллизия "Вишневого сада" прямо относится к нашей теме. Наконец, хрестоматийная блоковская "незнакомка" попадается на глаза лирическому герою в дачной местности. Пьеса Горького под названием "Дачники" подводит черту под этой темой в старой России. Недаром футуристы в известном манифесте основную претензию к "академическим" сочинителям формулировали так: "им нужна только дача на реке".
"Дачность" в России и, соответственно, в русской литературе всегда была символом "своего", отдельного, то есть могла трактоваться и как эмблема независимости личности, и как знак эгоизма и даже эскапизма — в зависимости от политической ангажированности автора.
"После Октября", как любили обозначать свой триумф большевики, когда социальная анонимность и отдельность индивидуума были попраны коммунальным бытом с "товарищеским судом" и коллективным производством с "парткомом", "дача", ставшая было в интеллигентском сознании символом мещанства и эгалитаризма (Лопахин рубит "вишневый сад", чтобы построить на его месте дачи для клиентов из "среднего класса", то есть низводит старый дворянский уклад до уровня нового, мелкобуржуазного), возвращает себе роль классического замка. Почти средневековый оттенок есть в рыцарстве Тимура и его команды из Гайдара-дедушки, который охраняет от черни — команды Квакина — номенклатурные "спецдачи". Загородные резиденции тирана носили название "ближняя" и "дальняя" не виллы или усадьбы (на худой конец хотя бы "объекты"), но именно "дачи". Дачами же — помимо премий и званий — расплачивается Сталин и со своей челядью, будь то писатели или генералы. В полном соответствии с этим раскладом выбрал место действия своего фильма "Утомленные солнцем" Михалков. "Дача" стала синонимом "дома", очага, семейного и укорененного уклада, независимого от перипетий внешней жизни, в русском варианте — от государства. Собственно, залог успеха михалковской ленты — в ее драматизме, связанном с разорением "дачи", то есть попранием народной мечты (что бы ни видели в этой картине распорядители "Оскара").
Естественно, что в советские времена дача остается не просто привилегией или признаком достатка, но символом. До "оттепели", то есть до первой "перестройки", отдельный дом, "дача", была лишь недосягаемой мечтой миллионов обитателей коммунального городского жилья, оставаясь доступным лишь номенклатуре и обслуживавшим ее интересы слоям, будь то врачи или стукачи. "Садовые товарищества" возникли лишь при Хрущеве, и это был символический жест власти, пытавшейся демократизировать сталинский византизм. Население огромной страны, в большей части неосвоенной, располагающей необъятным резервом пустующих земель, получило от государства жалкие клочки, на которых селилось кучно, но — по отдельности.
Не будем обсуждать невинную тягу городских в первом-втором поколении жителей сталинских перенаселенных городов — к земле, это самоочевидно. Но ведь и эмблемой периода "реформ" оказалась опять дача. Однако символика "дачности" резко изменилась, и пьес, а тем более од на эту тему мы не скоро дождемся. Пусть, в полном соответствии с русской традицией, дача осталась символом, но теперь уже не индивидуальной свободы, не пространства, неподконтрольного кому бы то ни было, кроме ее хозяина, но достатка, что нынче в первую очередь сигнализирует о положении человека в обществе. Конечно, эта тенденция носит и трагикомические черты — скажем, в Подмосковье настроены тысячи "замков" из красного кирпича, зияющих пустыми окнами, хозяева которых или убиты в "разборках" и "по заказу", или сидят в тюрьме. Но характерно, что свои деньги они прежде всего вкладывали именно в дачи, а уже потом в шубы и украшения своих дам или — на самом последнем месте — в производство. И превалировало в их выборе отнюдь не соображение выгоды и стремление к удачному вложению капитала в недвижимость (как правило, вложенные в эти "дворцы" деньги вернуть невозможно, ибо их рыночная стоимость на треть меньше затрат), но рассуждения престижа — по сути дела, символического характера.
Для "новых" людей России дача остается подсознательным символом не столько богатства, сколько свободы. "Новые русские", будь то бандиты или банкиры, в большинстве своем буквально вышли из "коммуналок", из комсомола, из общежитий, из туристических палаток. Они пересели в джипы из трамвая, впервые попали в консерваторию после концерта самодеятельности, надели смокинг, выбросив ватник, а стали банкирами, используя опыт перепродажи купленных у интуристов джинсов. Они — "первые" в буквальном, арифметическом смысле. И нет ничего удивительного в том, что само слово "дача" остается для них магическим. А "обустройство" — используем термин Солженицына — своей родины они понимают именно как дачное строительство. Их невероятные коттеджи, построенные не столько для жизни в них, сколько напоказ, останутся памятниками нашей эпохи. Как и изделия скульптора Церетели. И не следует их сносить. Потому что это — зримые вехи извилистого пути нашего национального сознания.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ