Обратившись во вторник к россиянам с радиовоззванием, президент придал долгожданную осмысленность духовным устремлениям нации. Граждане, изрядно измотанные непримиримым противоречием между желанным и патриотичным, получили, наконец, достойный совет — возжелать то, что патриотично. Радиообращение Б. Н. Ельцина, касавшееся предметов материального потребления, и по части доводов, и по части призывов апеллировало исключительно к иррационально-возвышенным чувствам народа.
Попросив поддержать неопровержимо слабого отечественного производителя, президент фактически предложил россиянам руководствоваться любовью к родному пепелищу даже в самых простых и низменных потребностях — в еде, питье, в и без того незатейливом домашнем, дорожном или дачном быту. Принцип "плохонький, да свой", будучи возведенным в ранг объединяющей национальной идеи, достоин не столько похвал, сколько священного преклонения перед народом, способным его воплотить, ибо требует от этого народа подвижничества. И президенту, призвавшему свой народ к подвигу и подавленному величием безмолвного согласия народа, ничего не оставалось делать, как уехать в Баден-Баден.
Сей отъезд доказал непреходящие свойства подлинного патриотизма. Столь своевременно подвернувшаяся возможность встретиться с канцлером Колем была, без сомнения, лишь поводом для исполнения традиционно священного ритуала русского патриота. Ритуал этот вполне сложился еще в прошлом веке: изреченная мысль о любви к Родине вызывает у русского непреодолимое желание с Родиной расстаться. Хотя бы на время. И выбор Баден-Бадена имеет здесь мистически закономерный смысл. Певец усадебной неизъяснимости России И. С. Тургенев избрал основным местом любовных размышлений о родине Париж.
Но как персонаж популярных литературных анекдотов Доброхотовой и Пятницкого Иван Сергеевич прославился именно скоропалительными отъездами в Баден-Баден, неизменно следовавшими за любыми душевными потрясениями. Певец скотопригоньевской духовности России, почвенник Ф. М. Достоевский хоть и презирал Тургенева за западное сибаритство, но тоже отдал Бадену немало мгновений своей насквозь патриотичной духовной жизни. А его простодушная супруга Анна Григорьевна так и вовсе утверждала, что годы, проведенные вдали от родины, были для писателя наиболее пользительными.
Участь российского патриота до того подвластна предопределению, что любая попытка создать или высказать нечто национально-проникновенное почти неминуемо толкает художника в объятия привычной к этому Европы. И Баден-Баден на этой неделе явился уже символом обобщенного Мистического Града русских патриотов, на месте которого может быть любое европейское название. Создал М. Плетнев несколько лет назад Российский национальный оркестр — и оказался в день своего 40-летия в Австрии. Высказал М. Соколов рассудительную поддержку президентскому воззванию — и отбыл в Германию.
Но нет такой участи, которую не стоило бы попытаться переломить. Проникнутая президентским воззванием, но не склонная к русскому фатализму, я решила предаться патриотизму, не покидая российских пределов. Пополнив свою коллекцию платком и кокошником, я решительно отказала в свидании своему поклоннику, красавцу графу Кавальканти, и отправилась коротать вечерок с задушевным другом, одноглазым мебельным реставратором Сидоровым. Плохонький, да свой реставратор и приобщил меня к главному национальному событию минувшей недели. Я, конечно, говорю о дне рождения А. Б. Пугачевой.
Встреча с народными любимцами подвергла мой неоперившийся патриотизм недюжинному испытанию. "Плохонький, да свой!" — повторяла я президентский завет, глядя на громоздкую светскость В. Пельша. И прозревала, что народ его за муки полюбил. "Плохонький, да свой!" — заклинала я, удивляясь простодушной фривольности Б. Немцова. И осознавала, что ценят в нем молодецкую удаль. "Опасный, но наш!" — уговаривала себя я, пугаясь прыгучести И. Кобзона. И чувствовала, что уважают его за неизменность. "Безголосая, но родная!" — сочувствовала я Т. Овсиенко и находила в себе стремление к простоте.
Испытывая столь разнообразные потрясения, я, наконец, поняла всю надмирную универсальность президентского завета. Ибо решив однажды и навсегда, что "свое", "родное", "исконное" суть определения заведомо превосходно-качественные, а не биографические или территориальные, можно выбраться из зыбучих песков рефлексии и направить свою пытливость на созидание простой и ясной картины мира из подручных средств. Свое — значит, хорошее. Значит, так надо. Убогие мелодии, дурные стихи? Ну и что, зато в них — биография великой страны. Именинница вульгарно наряжена? Но эта вульгарность выражает национальный темперамент, русскую любовь ко всему яркому. Неловко смотреть на задранную юбку пожилой Л. Гурченко? Но тот же почвенник Достоевский не раз толковал бесстыдство как национальную форму целомудрия. Е. Кемеровский лучше бы смотрелся на нарах, чем на сцене? Но в России разбойник всегда нес в себе черты героя и наоборот. Л. Зыкина зря подчеркивает свою монументальность негуманными мехами? Зато и в монументальности и в негуманности таится секрет ее разительного внешнего сходства с охотником В. Черномырдиным, а значит, российской государственности свойственно выражаться в приземистости, монументальности, богатстве и бестрепетном истреблении зверушек.
Одним словом, патриотизм предполагает свою, изощренную и неколебимо позитивную логику. Вопрос только в том, сколь далеко она заведет своего адепта. Перестав применять ко всему отечественному критерии качества, рано или поздно можно увериться в том, что если тебе жестко спалось, невкусно елось, трудно ехалось и тяжко отдыхалось, то, значит, ты на родине. И даже в этом убеждении не будет ничего нового для опытного патриота: еще в 70-е годы поэт В. Гаврильчик описал подобные чувства в стихотворении "Приснилось мне звериное лицо Америки", кончающемся строчками "Товарищ Сталин, дома я. Мерси./ Да, мне мое не изменяет зренье".
Погрузившись со всем пылом неофитки в неведомые мне доселе дебри патриотизма, я чуть не пропустила другое важное национальное событие. Вручение главной российской кинематографической премии — "Ники" — как нельзя лучше завершает неделю, посвященную упражнениям в любви к отечественному. Трудность передвижения на российских автомобилях, ношения российской одежды или потребления российского кино приятно давит грузом самоотверженности плечи патриота.
Когда этот номер будет уже в типографии, мой личный патриотизм подвергнется последнему испытанию — оглашению победителей кинематографического года. И если вместо освященного традицией сдержанно-патриотичного "Кавказского пленника" киноакадемики потребуют от меня аплодировать совсем уж вопиющим "Ермаку" или "Любить по-русски--2", то я, конечно, совершу этот подвиг. Но затем незамедлительно отправлюсь в Баден-Баден, обреченно восклицая: "Adieu, касатики мои!"
АНТОНИНА Ъ-КРАЙНЯЯ