Полет Юрия Гагарина, который, как казалось в начале 60-х, открывал новую эру в истории человечества, скорее закрывал прежнюю эпоху технических чудес, начавшуюся со второй четверти XIX века.
Энтузиазм, вызванный полетом Гагарина не только в СССР, но и во всем мире, был вполне искренним. Людям казалось, что en grand повторяется эпоха Великих географических открытий, но уже не в узких пределах земной сферы, а в рамках Солнечной системы, а то и ближайших галактик. Необычайный расцвет научной фантастики, песни типа "И на Марсе будут яблони цвести", резкий взлет интереса к астрономии типологически весьма напоминал реакцию европейцев XVI века на поразительные открытия Колумба и Магеллана. Как и тогда, мир вдруг необычайно расширился.
Но дальше аналогия стала хромать. Последний всплеск энтузиазма пришелся на 1969 год, когда американцы побывали на Луне, после чего былые порывы чувств все более уступали место скуке и равнодушию. Яблони на Марсе не зацвели, и новой экспансии в Новый Свет не состоялось. В эпоху Великих географических открытий географы прошлого, рассказывавшие страшные небылицы про открывающееся за Геркулесовыми столпами море мрака, были посрамлены — новые земли оказались плодородны, с приятным климатом и несметно богаты золотом, пряностями и рабами-индейцами. В эру космонавтики посрамления астрономов не произошло. Как и во времена Паскаля, бесконечное молчание холодных космических пространств может лишь пугать, и ничего пригодного для жизни в космосе нет и не предвидится.
Более того, вместо характерного для Магеллановой эпохи бодрящего человеческий дух сознания вдруг открывшегося необъятного богатства началу 1970-х гг. был свойственен совсем другой дух — тревожный, вызванный алармистскими докладами "Римского клуба" про "пределы роста", про крайнюю ограниченность и скорую исчерпаемость земных ресурсов. Спустя всего десять лет оптимизм, охвативший человечество 12 апреля 1961 года, стал сменяться глубочайшим пессимизмом.
Такой скорый закат столь громко открывавшейся космической эры может быть связан с тем, что полет Гагарина не столько открывал, сколько завершал эпоху безмерных побед человечества над пространством и временем. От начала истории и вплоть до 20-30-х гг. XIX века власть пространства над человеком была несокрушимой. Фрегаты Нельсона плавали ненамного быстрее финикийских галер, наполеоновские дивизии маршировали не быстрее, чем легионы Помпея, гонцы несли срочные вести почти с той же скоростью, что и во времена фараонов.
И вдруг стало меняться все. Железные дороги, океанские пароходы и электрический телеграф в считанные годы полностью изменили тысячелетиями складывавшиеся представления о пространстве и времени. XX век много иронизировал над наивным оптимизмом века девятнадцатого, усматривавшего в паре и электричестве залог близкой всеобщей гармонии (хотя что же тут иронизировать, когда и на исходе века двадцатого не менее оптимистический Билл Гейтс носится с "Интернетом", как с писаной торбой) — но это был действительно колоссальный переворот в человеческом бытии, неизмеримо превышающий значение интернетовской игрушки для американских дебилов.
Тогда и зародилось прогрессистское представление о том, что еще вот-вот — и будет сделано последнее открытие, человек станет всемогущим, а счастье — доступным. Открытия действительно шли бурным потоком: радио, аэроплан, телевидение, полеты в стратосферу.
Полет Гагарина относится к этому же ряду. Окончательно преодолев земное тяготение, человечество явило не первое в своем роде, но, напротив, последнее из длинного ряда чудес техники, побеждающих физическую косность неживой материи. Дальше пошли уже похмельные явления "Римского клуба".
Достижение было действительно великим, дата 12 апреля вполне достойна почтительной памяти человечества, но с двумя маленькими уточнениями: это было не открытие новой эпохи, а прощание со старой; кроме того, всегда следует помнить мудрое предостережение Ильфа и Петрова: "Радио есть, а счастья нет".
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ