Сорок лет, прошедшие со дня изобретения синхрофазотрона, ускорителя элементарных частиц, это не просто этап научно-технического прогресса, но период лихорадочных шатаний "цивилизованного" человечества, то и дело меняющего своих идолов и шарахающегося от одного мифа к другому.
Набившая в свое время оскомину и нынче справедливо забытая дилемма 60-х "физики--лирики" помимо того, что носила абстрактно мировоззренческий характер (сама формула позаимствована у поэта Бориса Слуцкого: "нынче физики в почете, нынче лирики в загоне"), имела практический и даже сексуальный оттенок. Первым почувствовал это (будучи, несомненно, очень чутким художником) режиссер знаменитой сталинской дилогии "Ленин в Октябре" и "Ленин в 18-м году" Михаил Ромм, снявший в 1962 году фильм "Девять дней одного года". Коллизия была в том, что склонный к общегуманитарным рассуждениям, в меру циничный физик-теоретик (Смоктуновский) проигрывает любовную дуэль своему коллеге-практику (Баталов). Урок фильма: героиня (Татьяна Лаврова) отдала предпочтение не просто "физику", а не "лирику", но физику-пассионарию, буквально жертвующему жизнью ради торжества естественнонаучного познания (в финале картины он находится на краю гибели от лучевой болезни, полученной им в ходе экспериментов). Этот сюжет носил откровенно символический характер: счастье человечества, светлое будущее, которым бредили не только коммунисты, но еще герои меланхолических чеховских пьес, оказывалось неразрывно связанным только и исключительно с успехами "физики", ради которых истинные герои-спасители не жалеют живота своего. Физик, прав был поэт, являлся культурным героем тогдашней эпохи.
Вера в технический прогресс была поистине религией 1960-х не только в России. Причем по интенсивности она не уступала соответствующим чаяниям ХVIII века, когда и была сформулирована "просветителями". Быть может, даже превосходила, поскольку подкреплялась вселяющими оптимизм техническими достижениями: первыми космическими спутниками, надеждой на скорое "покорение атома", то есть на доступ к практически неограниченным и почти бесплатным энергетическим ресурсам, успехами компьютерной техники — науки под уже забытым названием кибернетика.
Сама религия сайентизма в результате массового разочарования в техническом прогрессе, неспособном, как выяснилось, автоматически всех осчастливить, потерпела крушение. Причем оборотной стороной этого религиозного переворота стал в "цивилизованных странах" не столько возврат к традиционным конфессиям, сколько повсеместная тяга к "потустороннему", и в Мекке технического прогресса, в США, самым популярным автором сегодня считается сочинитель второсортного "мистического" чтива Стивен Кинг.
Но вернемся к синхрофазотрону — объекту не менее интересному с точки зрения прогрессистской мифологии, чем "золотая ветвь" священного дерева Фрезера для мифологии традиционной. Смысл его конструирования был в попытке расщепить материю. Причем не до мыслимого предела, до атома (то есть, если иметь в виду греческую этимологию, единицы в принципе неделимой), но еще дальше — до элементарных частиц, и дальше, до бесконечности, до нуля, до "ничто".
Это парадоксальная задача для последовательного материалиста. Разложить до предела — значит уничтожить, поглотить, "поиметь", если применять вульгарный сексуальный термин. Но материя — божество для последовательного "физика", и Михаил Ромм гениально зафиксировал ситуацию мести богов покусившемуся на их тайны, — впрочем, скорее всего интуитивно, имея в виду показать нечто прямо противоположное.
Жрецы стали жертвами (как это ни банально, но судьба "отца водородной бомбы" в России — отличная иллюстрация этого тезиса). Схожую плату, но уже в воистину планетарном масштабе, платит человечество и за попытку создать нового Голема — мыслящую машину. Молодое поколение Америки, обожествившей компьютер, живет уже не в реальном, но в виртуальном мире Internet и идиотских компьютерных игр (между прочим, эту ситуацию предсказывал еще в 50-х годах "отец кибернетики" Норберт Винер: творцам виднее последствия их дерзаний).
Отмечаемая нами годовщина, таким образом, должна была бы трактоваться как триумф "лириков", как победа "человеческого" и живого над искусственным и рукотворным. Точнее — божественного замысла над человеческим умыслом. Но, по большей части, победило, по Ницше, "слишком человеческое". Синхрофазотрон ни на шаг не приблизил нас к разгадке тайны бытия, и материя не перестала быть молчащим Сфинксом. "Физики" не победили "лириков", но сделали последних более плоскими, лишив их трепета и преклонения перед тайной. Соблазн "технического прогресса" как последнего избавления привел к замутнению рассудка человечества. "Покорение атома" чуть было не привело к тотальному самоистреблению, и Хиросима стала грозным и трагическим предостережением. Демократизм массовой электронной культуры обернулся "восстанием масс", предсказанным Ортегой еще в 30-х. Откровения компьютерных гениев — открытием дешевых путей получения суррогатов удовольствия (чего стоят одни дискуссии вокруг порнографических закоулков "мировой сети") и погружением в мир виртуальной реальности, в которой не пахнут деревья и не шепчет нежные слова любимая женщина. Лучшие умы отшатнулись к традиционализму. И синхрофазотрон сегодня кажется грудой металлолома, его можно показывать школьникам подобно реконструированному скелету динозавра. От него уж никто ничего не ждет. Счет в игре "физики--лирики" нулевой. Итог печальный, но оставляющий надежду. На Бога.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ