100 лет со дня смерти Брамса
Всю жизнь Брамс отличался редкой категоричностью. Впервые 17-летним мальчишкой появившись у Листа, он устроил знаменитому маэстро обструкцию за неподобающее исполнение своего интермеццо. Многие из его друзей впоследствии становились жертвой резких, даже злобных суждений, за которые композитор редко извинялся. Крестьянская внешность, тяжелый характер и дремучая борода оказались надежным прикрытием для певца нежности и печали, который на исходе XIX века возобновил строгость и порядок баховских форм.
У коллег Брамс вызывал недоумение и досаду, смешанные с уважением. Чайковский уподобил его музыку античным развалинам. Сен-Сансу нравились в виде исключения отдельные вещи. Венсан д`Энди считал, что музыку этого мастера можно уважать, но любить — едва ли. Вагнер ограничился энтузиастической похвалой в адрес фортепианных Вариаций на тему Генделя в характерном венско-венгерском колорите.
Неприятие было, как правило, взаимным.
Брамс был невысокого мнения об одной из симфоний Чайковского, о чем нелицеприятно поведал автору сочинения (по собственному желанию последнего). Сен-Санс услышал от него только: "Я знаю, как хорошо вы понимаете Баха". Венский пианист Роберт Фишоф удостоился упрека Брамса за то, что исполнял "такой вздор", как фортепианный квартет Форе. Предметом изучения и критики, впрочем, не афишируемой, для Брамса были музыкальные драмы Вагнера. Почвой, на которой случались попадания Брамса в тон веймарской школе, то есть Листу и Вагнеру, был Бетховен. Но усвоения или приятия эстетических и музыкальных идей "веймарцев" не было.
Брамс был далек от полной преданности и лейпцигской школе, хотя долгое время в нем упорно видели ее эпигона. Тому была существенная причина: то и дело мелькающий в сочинениях Брамса "жест" Мендельсона и в особенности Шумана.
Он не проявлял восторгов и симпатий ни к одному из видных современников — будь то Брукнер или Вольф, Рихард Штраус или Малер. Редкое исключение из правила составили Иоганн Штраус и Дворжак.
Внешне эстетическая позиция Брамса выражалась в суждениях до резкости прямолинейных, что выдавало персону малосговорчивую. Он относился к тому типу людей, кто никогда и ни за что не примкнет к школам и группам и сам не станет их создавать.
Отношение к прошлому было тем пунктом, где Брамс значительно расходился со своей эпохой. В XIX столетии стремились не только открыть и не столько реконструировать старое, сколько усовершенствовать его, идеализировать до мистификации. Вес имели внешние различия форм и способы их сочетаний. Время было нацелено на многообразие форм и изобретение все новых их разновидностей. Век прогресса, сдерживаемый позитивистским взглядом на возможности науки, подарил искусству феномен "реформы". Ре-форма — одно из центральных понятий XIX века.
Брамс сторонился всякого реформаторства. Он был формалистом в потаенном значении слова.
Основательно погружался в то, что тогда находилось на периферии художнического внимания: его всецело занимал механизм получения формы, то есть единство и целенаправленность движения. Уже в ХХ столетии качество движения (как "внутренняя логика" формы) станет насущным предметом теоретической и композиторской мысли. Движение назовут "становлением", "энергией", "процессом"; оно оформится в разного рода конструктивистские и структуралистские идеи. Поэтому подлинное значение Брамса впервые разъяснится лишь в ХХ веке с появлением Арнольда Шенберга, выводившего структуры в чистом виде.
Строго говоря, Брамс не отвечал запросам своего времени. Ближе к своему закату XIX век начал собирать и избирать наследие прошлого во имя критики и из стремления к оригинальности.
Общее направление деятельности носило запальчивый характер, и для требовательного мастерства и пытливого ума, коими обладал Брамс, оказалось недопустимо поверхностным. Приметой романтического стиля, или, по выражению Хейзинги, отсутствия стиля, было многословие, кажущееся нам пространным выражением простого и понятного.
Каждая нота Брамса добыта в сражении с многословием. "Сочинять не так уж трудно, зачеркивать лишние ноты — вот что труднее всего!" Эти слова можно понять как девиз жителя Вены, способного к увлекательному лаконизму выражения.
МИХАИЛ Ъ-МИЩЕНКО