100 лет графу Дракуле
В этом году отмечается столетие литературного рождения героя романа ирландца Брэма Стокера (1847-1912) "Граф Дракула"(1897). Бессмертный трансильванский аристократ продолжает упрямо возникать в образах бесчисленных вампиров, от которых нет отбоя ни в литературе, ни в кино.
Страх — не последний двигатель прогресса в литературе, успешно питающий всемирную словесность на протяжении нескольких веков. Что же до его разновидности — ужаса перед мертвецами, — то, по свидетельствам этнографов и фольклористов, он изначально присущ сознанию. Повальные эпидемии вампиромании охватывали Европу с пугающей регулярностью на рубежах столетий. Так и в наши дни, не отступая от этой традиции, православная интеллигенция пророчествует в духе fin de siecle о решающем влиянии на судьбы родины плохо заземленного трупа главного большевика, который, как известно, "жил, жив и будет жить". Цель существования этого и прочих вампиров — создание мира, населенного им подобными. Иными словами, это тоталитарная утопия, которая, как водится, содержит в себе залог самоуничтожения, ибо, когда в конце концов вампиры всех стран объединятся, им попросту нечего будет пить. Рискну предположить, что В. И. Ульянов рано или поздно станет героем какого-нибудь "черного" романа.
Вампир занимает особое место в иерархии нежити. По сравнению с привидением он гораздо человечней, что и делает его более приемлемым для литературы героем. Правда, он не может умереть. Это и вызывает беспокойство, граничащее с завистью. Люди не жалуют вампира, но не за кровавость (не он один), а за неправильность, за обман. Причем обманывает он как жизнь, притворяясь смертным, так и смерть, не отдаваясь ей целиком, как положено.
Вампиры появлялись в литературе и до Дракулы. Первым в чреде проклятых аристократов, скитающихся по обоим мирам, был лорд Ротвен, герой повести "Вампир" (1819), опубликованной под именем лорда Байрона, которому это сочинение действительно было обязано замыслом и славой. Но все же написана она не великим романтиком, а его домашним врачом Джоном Полидори. Идея неумирающего байронического героя была продолжена в бездарном сериале 1840-х годов "Вампир Варни", а затем в "Камилле"(1872) ирландца Шеридана Ле Фаню.
Впрочем, не все авторы восприняли вампиризм столь однозначно. Так, англичанин американского происхождения Генри Джеймс через год после публикации "Дракулы" совершил революцию в этой моде, превратив кровососущих в столь модных ныне энергетических вампиров. Их столетие мы отметим в будущем году — "Поворот винта" был написан в 1898-м.
В XX веке традиция была с особым блеском продолжена Стивеном Кингом в романе "Сейгемз Лот" (1975). Даже создатель непревзойденного "Психопата" (или "Психо") Роберт Блох не смог устоять перед соблазном и соединил вампирический миф с нераскрытой тайной знаменитого маньяка-убийцы в рассказе "Ваш друг Джек-потрошитель". Кроме того, волшебная сила искусства завладела бредом вполне реальных сумасшедших. Именно стокеровский Дракула повинен в рождении новой разновидности мании и в нескольких вампирических убийствах.
Неисчислимая армия упырей, однако, выдвинула одного подлинного героя. Властелин вампиров обрел плоть и кровь именно под пером Брэма Стокера, не побрезговавшего уроками классического реализма, как известно, более всего озабоченного созданием характера. Поистине полнокровным и живым персонажем этого романа может считаться лишь полумертвый граф-англоман, который хотя и не ест ничего (пьет кровь не закусывая), тени не отбрасывает, в зеркалах не отражается, крика петуха не любит, зато невероятно сексапилен, скромен в быту (слуг в замке нет), гостеприимен, щедр, прекрасно воспитан, образован, обладает родовым поместьем с богатой библиотекой, недвижимостью за границей, легко учит языки. Всему этому может позавидовать любой светский человек на любом свете. Мина Мюррей и Люси Вестенра прекращают изрекать псевдоромантические банальности, только когда поддаются эротическому очарованию любвеобильного графа.
Литературный мотив любовных порывов мертвеца, конечно, возник задолго до Стокера — в "Коринфской невесте" Гете, в бюргеровской "Леноре" (неслучайно упомянутой в юбилейном романе) и вскоре доведен почти до анекдота в лермонтовской "Любви мертвеца": "Пускай холодною землею/ Засыпан я/ О, друг, всегда, везде с тобою/ Душа моя./ Любви безумного томленья,/ Жилец могил./ В стране покоя и забвенья/ Я не забыл".
Надо заметить, что, в отличие от прочей нечисти, которая беспричинно "является" кому попало и не способна к перспективному мышлению, граф Дракула — тонкий психолог и одаренный бизнесмен. У Стокера каждое появление Дракулы хотя и непредсказуемо и ничем не подготовлено, однако воспитательную идею несет. Вспомним, что "вампир не может никуда войти, пока кто-нибудь из домочадцев не пригласит его". Незамысловатая мораль романа, вовсе не для того написанного, сводится к сентенциям типа "Остерегайтесь случайных связей!", "Соблюдайте правила безопасности..." При этом прямолинейное повествование Стокера не оставляет сомнений относительно реальности вампиров, представив все события в виде набора документов. Бумаги эти вполне достаточны, чтобы составить папку с уголовным делом, начатым 3 мая и завершенным 6 ноября такого-то года конца прошлого века. Создавать иллюзию правдивого изображения действительных событий стало особенно модным в 80-е годы нашего столетия. Например, в "Самодельных гробиках" Трумена Капоте повествование строится на подлинных документах реального уголовного дела. Уголовная стилистика все же отлична от стилистики сверхъестественного, хоть и генетически ей близка (у них общий предок — "литературная готика"). Отличие это забавно обыграно в модном фильме Роберта Родригеса "От заката до рассвета", где нашествие вампиров во второй части, очевидно, никак не связано с бандитской предысторией, показанной в первой. Появление упырей тем и шокирует, что, к сожалению, выражает полное безразличие мирового зла к правилам логики.
Литературное шествие вампиров и прочей нечисти продолжается. Так, постсоветская проза в лице разнузданного Виктора Ерофеева "договорилась" до посмертного зачатия в "Русской красавице". Логическим продолжением, вероятно, станет рождение какого-нибудь литературного младенца на том свете с дальнейшей отправкой на этот.
ИРИНА Ъ-ГОЛОВАЧЕВА