Вчера исполнилось бы 125 лет старой большевичке Александре Коллонтай, урожденной Домонтович, которая не дожила до нынешнего юбилея сорок пять лет. Вряд ли эта дата будет отмечена торжественными собраниями и коммунистическими митингами, поскольку в историю она вошла не столько партийными подвигами, сколько успехами на ниве женской эмансипации. Достаточно сказать, что она была первой в мире женщиной-послом, причем продержалась в этой роли рекордный отнюдь не только для сталинского режима срок — чуть не четверть века.
Советским людям старшего поколения ее образ знаком по фильму "Посол Советского Союза", где роль Коллонтай исполняла Борисова, — фильм, разумеется, весьма далекий от действительности. В наше время Давидом Саркисовым был сделан другой фильм о той же героине — документальный, но его немногие успели увидеть. Новому поколению имя Коллонтай мало что говорит, а зря: все наши доморощенные феминистки, любительницы телепрограммы "Я сама", должны бы держать ее портрет у себя над кроватью.
Свою партийную карьеру она, дочь царского генерала и сама генеральша, вступив в большевики в 17-м, начала в роли начальницы Собеса, была своего рода Эллой Памфиловой того времени. А после смерти Инессы Арманд возглавила "Центробаб", как тогда говорили, т. е. Женотдел ЦК, став, таким образом, главным теоретиком новой власти по вопросам семьи и брака и феминисткой номер один, как нынче Маша Арбатова (хотя последнюю никто не назначал на этот пост, но выдвинули снизу женские обездоленные массы).
Феминизм как таковой зародился в Англии в форме движения суфражисток, то есть борьбы женщин за избирательное право. Он быстро распространился по Европе и перекинулся за океан. Повсюду на Западе перечень требований женщин увеличивался прежде всего за счет социальных вопросов — требований равных с мужчинами возможностей образования, заработной платы и т. д. Лишь в России уже в 60-е годы прошлого века женское движение было густо окрашено половой тематикой, заслоняющей все прочие вопросы. Скажем, даже такая "домашняя" женщина, как Анна Григорьевна Достоевская, вспоминает, что была шокирована старомодными манерами будущего мужа: мол, мы, девушки 60-х, бывали оскорблены, если мужчина целовал нам руку. Так что на посту в "Центробабе" Коллонтай — в полном соответствии с национальной феминистской традицией — занялась прежде всего теорией свободной любви.
К тому времени — было ей уже 47 лет — у нее был солидный женский послужной список. Не говоря уж о муже-генерале, с которым ей повезло развестись незадолго до революции, в ее активе числился Плеханов (своего рода рифма к паре Ленин--Арманд), меньшевик Маслов, большевик Шляпников, кажется, Карл Либкнехт и знаменитый революционный матрос Дыбенко, к тому времени уж наркомвоенмор, как это тогда изящно называлось, который был моложе ее на 17 лет. С ним она сошлась, агитируя по поручению Ленина среди матросов. Причем за ней ухаживал и бывший тогда тоже матросом большевик Раскольников, но тому пришлось отступить и утешиться в объятиях Ларисы Рейснер, тоже агитаторши и комиссарши, прототипа героини "Оптимистической трагедии".
Ради исторической справедливости надо отметить, что в интеллигентской России, воспитанной на "Что делать?" с заложенной в этом романе проблематикой "любви втроем", Коллонтай была самой радикальной из эмансипированных революционных дам. Она писала еще задолго до революции: "Половой акт должен быть признан... естественным... как утоление голода или жажды". То есть предвосхитила знаменитую формулу своей подруги Инессы Арманд о "стакане воды" — та лишь придала этой мысли лапидарную форму, доходчивую для масс: при коммунизме совершить половой акт будет столь же естественно и доступно, как выпить стакан воды. Коллонтай же принадлежит теория отмирания семьи при коммунизме, коллективного воспитания детей, полного промискуитета, где "все принадлежат всем", а пока такого, идеального, положения вещей достигнуть не удается, предлагала законодательно разрешить двоеженство и троемужество (и последний штрих особенно трогателен и характерен). Впрочем, эти идеи об отмирании семьи были чрезвычайно неоригинальны: начать с того, что так жили многие примитивные племена, таков был семейный строй у инков, таковые же порядки поддерживали иезуиты в знаменитой индейской "коммунистической" колонии в Парагвае.
Есть еще одна характернейшая черта русского феминизма. Помимо чрезвычайной сексуальной озабоченности все русские эмансипантки, как одна, страдали недугом графомании. Они не стремились, скажем, научиться играть на тромбоне, не прыгали с парашютом и не разводили кактусы. Случались русские женщины, у которых были такие хобби, но они при этом не исповедовали феминизм. Только страсть к сочинительству, причем отнюдь не исчерпывающаяся лишь пропагандистскими целями (хотя, конечно, писали они о самом главном — о свободной любви).
Сочиняла Аполлинария Суслова, прототип Настасьи Филипповны в "Идиоте", любовница Достоевского, жена Розанова, одна из первых "свободных" русских женщин (причем ее очень откровенные в эротическом плане дневники — тоже характерная черта, которая повторится и у Коллонтай). Первая в России женщина-математик, член-корреспондент Академии наук (впервые, после княгини Дашковой, некогда Академию возглавлявшей, в Академию приняли женщину) Софья Ковалевская написала два романа. Пробовала себя в беллетристике Инесса Арманд. Писательницей числилась и комиссар Лариса Рейснер, и именно в ее незаконченном автобиографическом романе, пронизанным необыкновенным даже для российской эмансипантки самолюбованием, героиню зовут Ариадна. И здесь, по-видимому, содержится намек, что лишь такая, свободная, женщина, может указать мужчине выход из лабиринта, в котором он плутает. Точно так и Коллонтай, достигнув, наконец, к 50 тихой гавани и сделавшись по назначению Сталина послом в Норвегии (Мексика и Швеция будут позже), сочинила роман "Любовь пчел трудовых" — на любимую ею тему любви втроем (кстати, это вообще было очень модной темой в середине 20-х, подобный роман есть у Вербицкой — предреволюционной поставщицы дамского сентиментального чтива, сориентировавшейся в новой конъюнктуре, а самый скандальный — тоже о "стакане воды" — "Собачий переулок" Льва Гумилевского, недавно переизданный).
Оставим фрейдистам гадать об этих загадочных закономерностях непознаваемой русской женской души. Ясно лишь, что при всей своей незаурядности и индивидуальности Александра Коллонтай вполне вписывается в длинный ряд русских феминисток со всеми характерными для них чертами: безадресной революционностью, сексуальной экзальтированностью, относительным равнодушием ко всему, что не лежит в сфере Крылатого Эроса и Эроса бескрылого (любимые эвфемизмы нашей героини для обозначения страсти и секса) и манией к сочинительству. Но, увы, все эти Ариадны, похоже, так и не смогли никого никуда вывести. И, несмотря на всю их практическую работу и теоретические изыски, воз и ныне там, и моногамия, к их досаде, по-прежнему во всем цивилизованном мире правит бал.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ