Спасибо ОРТ — присуждение "Оскара", несомненно главная культурная новость минувшей недели, отныне переживается и всей нашей необъятной Родиной. В среду прикованные к телевизору соотечественники — от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая — почти одновременно с прогрессивным человечеством радовались решению далеких заокеанских академиков. Интеллектуалы, как всегда, кривили рты: к "Оскару", уже много лет венчающему почти исключительно одно глупышкино кино, принято относиться с показным презрением.
Впрочем, на этот раз оно было не вполне уместно. Еще месяц назад после обнародования списка номинаций даже казалось, что академики решительно усовестились, но финальный вердикт восстановил поколебленный было статус-кво: все осталось по-прежнему или почти по-прежнему. Это "почти" довольно существенно, и к нему мы обязательно вернемся. А пока заметим, что НТВ явно переоценило заокеанские новации, заранее поставив под конец оскаровской недели, то бишь на завтра, "Тайны и ложь" Майка Ли — лучший фильм среди оскаровских претендентов. Такой триумф интеллектуализма был бы даже избыточным, это too good to be true, но, предавшись мечтательности, НТВ не поскупилось на новую, награжденную главным призом в Каннах, то есть дорогую картину — за что ему, конечно, хвала и честь. Ироничный Сергей Добротворский, рассудив иначе, неделю назад так писал в Ъ: "А если фильм Ли, номинированный сразу по нескольким категориям этого года, ничего не получит? Остается предположить, что у НТВ есть свой пай на голливудском Олимпе и оно знает, на что ставить".
Пая у НТВ, видимо, не оказалось, и его безрассудность тем более внушительна, что картина англичанина Майка Ли получила не только множество призов на последнем Каннском фестивале, включая Золотую пальмовую ветвь, но и множество же насмешек от отечественных журналистов, заклеймивших ее как произведение давно изжитого в России социалистического реализма. Одержимые чувством прекрасного, они обвинили фестиваль на Лазурном берегу в заскорузлости и пренебрежении эстетической стороной вопроса. И, строго говоря, были правы. Каннский фестиваль, и впрямь косный, давно не жалует формальных новаций. Социальное кино там и впрямь сердечно приветствуется. Фильм "Тайны и ложь" и впрямь соответствует искусству социалистического реализма — своим конфликтом хорошего с еще лучшим, хотя именно это роднит картину Майка Ли со многим и разным: с античной идиллией, с пасторалью XVIII века, с викторианским романом — каждый вправе выбрать наиболее доступную для себя ассоциацию. Но все они будут одинаково бессодержательны: построение конфликта — как раз самое неординарное, что есть в фильме "Тайны и ложь".
Три сюжетные линии картины довольно долго развиваются параллельно, не пересекаясь друг с другом, что создает ощущение затянутой экспозиции, ложное, как потом выясняется. В первой истории пролетарская мамаша, блистательно сыгранная Брендой Блетин, получившей в Каннах свою отдельную Золотую пальму, но так и не дождавшейся "Оскара", переругивается с повзрослевшей дочерью, которая завела любовника: убогий быт, перманентная истерика. Во второй — истерика скрытая, загнанная внутрь, быт налаженный и припомаженный: старательно наведенный уют уже не в радость фотографу и его жене, страдающей бесплодием. В третьей истории быта нет вовсе, но нет и истерики: книжки, белые стенки, евростандарт — квартира, стерильная и спокойная, как кабинет женщины-врача.
Здесь и живет женщина-врач, молодая афро-англичанка, educated immigrant, скажем так — тип новый и столь же распространенный, сколь трудно определимый. Недавно похоронив приемных родителей, девушка озабочена поисками некогда бросившей ее матери. Ею оказывается пролетарка из первой истории, которая никогда не видела своей первой дочери и даже не подозревала, что та — черная. В конце картины все герои сходятся на семейном ужине в среднестатистическом английском доме фотографа. Брат пролетарки и, соответственно, дядя врачихи, он, не имея возможности родить собственного ребенка, счастливо обретает новую взрослую племянницу.
В фильме неслучайно затянута экспозиция: "Тайны и ложь" построены на подробно разворачиваемых конфликтах, ни один из которых в конце концов не происходит. Черная девушка должна была шокировать своих белых неразвитых родственников. Не шокировала. Читательница книжек должна была побрезговать простецким семейством. Не побрезговала. Безалаберная, пугливая, зависимая от любимого чада мамаша должна была избегать новоявленной дочери. Не стала. Разумная ответственная суховатая врачиха не могла простить матери ее давнишнего легкомыслия. Простила.
Даже различный быт, столь старательно разведенный, не сопротивляется друг другу: и пролетарское, и мещанское, и типовое educated жилище предстают в картине как равноправные данности, ни одна из которых не подвергается ни остракизму, ни восхвалению. И расовое, и социальное, и бытовое, и даже образование, и тем паче вкус — все меркнет перед тем сложным, таинственным, иррациональным, что составляет мир семейных связей. Этот нравоучительный и сентиментальный вывод вполне в духе Джейн Остин в фильме Майка Ли оказывается преодолением радикального 1968 года и одновременно примирением с ним.
Неслучайно героиня родилась именно тогда от короткой любви непутевой англичанки с заезжим американцем. Хороши или плохи были родители, но у них появились дети, и мир таким образом изменился. Замечательна сцена, в которой educated immigrant приглашает обретенную родственницу, коренную англичанку, в ресторан: черная и молодая приобщает белую и старую к священному таинству трапезы, говоря иначе, к самой западной цивилизации. Если пшеничное зерно, в землю падши, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плоду. И вряд ли это можно назвать давно изжитым в России социалистическим реализмом.
Отныне простое черное платье девушки с книжкой и вполне чудовищная пестрая кофточка ее матери одинаково уместны и несущественны, социум тем и удобен, что принципиально гибок. Хуже плохого вкуса бывает только хороший — потому, что считает себя единственно верным. Этот нехитрый плюрализм и есть, собственно, кредо западного университета последних тридцати лет — educated immigrants в широком смысле слова. Фильм Майка Ли, может быть, не самое великое произведение искусства, но он хорош тем, что вписывает новую формацию в вечный викторианский контекст. "Тайны и ложь" — самоописание поколения, безусловно отрефлексированное. "Английский пациент" Антонио Мингеллы — тоже самоописание поколения, но столь же безусловно неотрефлексированное. Потому и выиграл.
Превозносимое сверх всякой меры очередное издание "Унесенных ветром" — монументальное шоу, томительно скучное и напыщенное. Действие, объединенное параллельным монтажом, происходит в Африке тридцатых годов и в Тоскане конца второй мировой войны. И та и другая, как уже понятно, нарочитая декорация, порождает, в свою очередь, множество других нарочитостей: сюжетные, световые, шумовые эффекты и бесконечно многозначительные метафоры. Вся эта барабанная дробь призвана аранжировать, конечно же, ужасно аутентичные человеческие чувства. Страсти роковые, вплетаясь в страсти исторические, образуют тот самый характерный голливудский картонный эпос, который русские кинокритики называют "большим стилем", а американские академики — от "Унесенных ветром" до "Утомленных солнцем" — награждают "Оскаром". И от недавнего творения оскароносца Михалкова новейшее — оскароносца Мингеллы — отличается, пожалуй, лишь большей фальшивостью, на удивление, впрочем, непосредственной. За крушениями самолетов, представленных как гибель истории и цивилизации, за гимном природе — пещерам с древними наскальными росписями — все те же ценности educated immigrants, но только пережитые с восторгом, до умиления простодушным. Неофитство вообще коренная черта "большого стиля" ХХ века, иначе не получается быть "большим".
Выбирая между Мингеллой и Майком Ли, американские академики, конечно, должны были предпочесть первого. Но знаменательна сама проблема выбора. Андрей Плахов справедливо указал в Ъ, что четыре из пяти конкурентов на высший "Оскар" ("Английский пациент", "Фарго", "Тайны и ложь", "Сияние") были представлены независимыми студиями и только один фильм — "Джерри Магвайер" — произведен компанией, входящей в число настоящих "мейджорз". Классическое голливудское глупышкино кино, похоже, сдает свои позиции. Истинно демократичные, то есть рассчитанные на дебила фильмы пока еще, конечно, рентабельны, но уже не перспективны: они требует все более затратных спецэффектов. Не имея возможности усложнять смету, приходится усложнять коллизии — "Индиана Джонс" в качестве картины ХХI века проходит не лучше, чем "Людвиг" Висконти. Нужно что-то среднее, боевая экзотика, но с университетским туманом: "Индиана Джонс" для educated immigrants, каковым, в сущности, и является "Английский пациент". Типовой зритель скоро окончательно изменится: на смену подростку, жующему в кинотеатре поп-корн, придет черная женщина-врач. В этом смысле победа фильма Антонио Мингеллы стала триумфом идеологии Майка Ли.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ