"Лолита" — произведение заведомо скандальное. Этот роман написан как бы на чужой территории, фабулу его составляет история мало того что эротическая, но еще и перверсивная. Сталкиваясь с произведениями такого рода, читатель ХХ века обыкновенно впадает в убийственную серьезность, которую даже набоковская ирония не может превозмочь. "О, Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел!" — собственно, на открывающей книгу пародийной фигуре все шутки заканчиваются. Метафорический смысл отношений европейского похотливца и юной прелестницы-американки оказывался скрыт для жителей Оклахомщины и Канзасщины. То же произошло и с незадачливыми волгарями.
Писатель сознавал, что эта романная затея относится к весьма рискованным. Уснастить произведение серьезной литературы откровенно сексуальными сценами — прием запрещенный, вроде как обижать детей или животных. То есть воздействие на читателя в таких случаях достигается методами, внеположными искусству. Закончив "Лолиту", Набоков хотел уничтожить рукопись. Он отдал ее в печать, уступив настояниям жены. Едва ли он надеялся на понимание "широкого читателя" — никаких иллюзий по поводу этого гипотетического существа он не питал. К созданию текстов такого рода подвигает скорей фаустианское желание изменить границы дозволенного — и опыты такого сорта не бывают легкими или безболезненными. Какой-то пакт (с музой, демоном, собственной совестью) автору приходится заключать. Так или иначе, именно ломающая канон высокого любовного романа история маленькой Ло принесла писателю всемирную славу и немалые деньги.
Что касается читательского понимания — тут уж каждому приходится действовать в меру своей просвещенности и/или испорченности. Надо полагать, волжские моралисты воспротивились именно нарушению правил игры в искусство, как они их понимают. Это отчасти даже извинительно. Впрочем, картина обсуждения запрещенной постановки рисуется как живая и вполне достойная контекста какого-нибудь набоковского предисловия: " — Я ничего не понял. — Да как он мог?! — Педофилия у нас законом запрещена. — Ну, уж от классика этого вашего мы такого не ожидали". На это можно заметить, что классики вообще народ крайне неспокойный и учудить могут всякое. Совету Козьмы Пруткова — "не шути с женщиной, шутки эти глупые и неприличные" — они не следовали никогда, нимало не смущаясь мнением местных властей на этот счет.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ