Через свою судьбу она пропустила весь драматизм истории России XX века. Особенность ее "Записок об Анне Ахматовой" подчеркнута самой Чуковской — они не мемуарны, они параллельны истории.
Если пустить счетчик времени назад, 90 лет совпадут не с вехой, а со сменой вех: серебряный век, революция, репрессии, война, гонения, оттепель, снова гонения, снова оттепель — и так до 1996 года.
Откровенность записей в ситуации российского ХХ века — неизбежный риск. Однако феномен "Записок" не хронологический, но психологический. Книга уникальна как дневниковыми записями, так и комментарием, над которым Чуковская работала долгие годы. Благодаря этой работе "Записки" можно назвать самым точным документом эпохи. Комментарий разросся на треть книги, но остался за сценой. С таким названием — "За сценой" — и вошел в "Записки". Этим распределением ролей — поэт и время — расшифровывается вся философия книги.
"Что осталось бы от нашей жизни — от всех нас — без этих бесед? Особенно от моей жизни: оледенелой. Постылый быт, постылая работа — для денег и без отклика, постылый Двор Чудес (так в записках зашифрован НКВД. — Ъ) — и вечный страх за тех, кого любишь, маленьких и больших. Безвестные могилы и 'поминальные дни'".
Лидию Чуковскую и Анну Ахматову сплотило горе. У Чуковской был на "10 лет без права переписки" репрессирован муж. У Ахматовой был арестован сын. Их сплотило стояние в тюремных очередях, сплотил "горестный обряд" создания "Реквиема": Чуковская запоминала строки, и тут же Ахматова сжигала листок в пепельнице. Ломалась за сценой судьба самой Лидии Корнеевны: бегство из Ленинграда от преследований после расстрела мужа, потеря крова в родном городе, невозможность публикации многих произведений, исключение из Союза писателей.
"Бессознательно, того не ведая сами, вы хотите, чтобы этих лет будто и не было, а они были. Их нельзя стереть. Время не стоит, оно движется. Арестованных можно из лагерей воротить домой, но ни вас, ни их нельзя воротить в тот день, когда вас разлучили. Вы хотите, чтобы не только люди, но и день вернулся и чтобы жизнь, насильно прерванная, благополучно началась с того самого места, где ее прервали. Склеилась там, где ее разрубили топором. Но так не бывает. Нет такого клея. Категория времени вообще гораздо сложнее, чем категория пространства" — слова Анны Ахматовой, воспроизведенные в "Записках".
Во внешней жизни независимость от времени практически невозможна. Иначе не было бы сломленных судеб. "За сценой" движется бесчеловечная махина эпохи. Действующими же лицами остаются Ахматова, Зощенко, Пастернак, Солженицын, Бродский. Именно они окончательно определяют облик времени, придают ему смысл. Если учесть, что "Записки" — это не воспоминания, а дневник, всегда связанный с сиюминутными событиями, то удивляет безошибочное отношение к текущей истории — поверх барьеров. Для читателя 40-50-х годов имя Ахматовой было связано только с ушедшей эпохой. Поэт продолжал писать, но его для параллельной истории как бы и не было. Но время прошло. Что осталось от "трудов и дней" преуспевших в истории — Софронова, Семичастного, Зелинского? Лишь косвенное отношение к русской культуре, которую им все-таки удавалось ломать. Историческое противостояние в "Записках" оказывается равно нравственному. "Категория времени вообще гораздо сложнее, чем категория пространства". Это напоминает чеховскую драматургию, когда за сценой уходит из жизни лучший из героев, изменив ход действия, но не останавливая потока времени. Что остается? Последнее оправдание видишь в самом человеке, в его способности не потерять человеческого облика.
Кропотливая совместная работа над ахматовскими рукописями и корректурой будущих книг, разговоры о литературе, и, наконец, самая обыкновенная помощь, когда приходила нужда — из этого и сложилась фабула "Записок". Юлий Даниэль заметил: "Я думаю, что создан тот самый памятник, о котором Ахматова писала: 'И если когда-нибудь в этой стране...'. И поставлен именно там, где указано поэтом. Это сделано в 'Записках'".
Издательство "Согласие" подготовило пятое, наиболее полное издание книги. Помимо трех томов самих "Записок" сюда вошли документы, автографы ахматовских произведений из архива Лидии Чуковской, ее статья "Голая арифметика" и неопубликованные ранее "Ташкентские тетради" о жизни Чуковской и Ахматовой в эвакуации, где их дружба прервалась. Факты, записанные в "Ташкентских тетрадях", не прибавляют, а скорее что-то отнимают от самих "Записок".
Параллельность записей происходящим событиям в Ташкенте поставила Лидию Чуковскую в тупик: они бросали тень на нравственный облик Ахматовой, который Чуковская всегда считала безупречным. Но дело даже не в том, что сотворенный кумир оказался живым грешным человеком со своими пороками и слабостями. Сегодня это не умаляет ахматовского величия. Отрицательные стороны реального человека лишь пополнили "банк данных" истории литературы. Слабость ташкентских дневников в другом. В отличие от "Записок" они написаны словно в безвоздушном пространстве, где нарушаются стилистические и композиционные пропорции дневниковых записей Чуковской. Исторический фон здесь почти пропадает. Взаимоотношения действующих лиц наводят на мысль о кризисе здравого смысла, постигшем участников происходящего. Ахматова посылает в блокадный Ленинград телеграмму о своей болезни, и это коробит Чуковскую. Некую нравственную эфемерность жизни в эвакуации сама Чуковская отлично сознавала уже там, в Ташкенте, и в какой-то момент записи об Ахматовой прервала.
Следующий том "Записок" она начала с рассказов детей о войне, тем самым восстановив реальную трагедию тех дней. Чуковская не предполагала публиковать "Тетради" в полном объеме — многие строки и даже страницы, окончательно проясняющие конфликт, автором были вырезаны. Психологическая ценность "Тетрадей" вот в чем: при феноменальной памяти, которая помогла запомнить строки "Реквиема", "Поэмы без героя", ахматовскую речь, Чуковская смогла в итоге вычеркнуть из памяти Ташкент, "город предательств". Разбирая в 1993 году "Тетради", Лидия Корнеевна записала: "Я думаю, что если бы перечла эти строки в 52-м, я не вернулась бы к ней". Дело не только в том, что не перечитывала, а в том, что не дала "Тетрадям" стать финалом "Записок" и первая после 10-летнего разрыва сама сделала шаг навстречу, написав Ахматовой письмо. За эти десять лет Ахматова пережила жестокую травлю, начавшуюся с постановления 1946 года о журналах "Звезда" и "Ленинград". Отношение Чуковской к времени снова распределило силы в пользу Поэта. Ответное движение Ахматовой было незамедлительным. Так продолжились дневники, где Лидия Корнеевна Чуковская в частности записала: "Но существует и в моей жизни — и в каком изобилии! 'несокрушима и верна /Души высокая свобода,/ Что дружбою наречена' — и потому я не вправе жаловаться".
МАРИЯ Ъ-ВАСИЛЬЕВА