Деловая этика современных индустриальных стран делает акцент не на состоянии, а на репутации
В экономике процветающих западных стран много непонятного. Непонятного для нашего поколения, воспитанного на "Капитале" и "Империализме как высшей стадии капитализма". Непонятного и для самих граждан этих стран — они настолько привыкли к нормальной конкурентной экономике, что как-то не задумываются, на чем она, собственно, основывается. Непонятное всегда порождает иллюзии. Например, что западная цивилизация построена на всесилии денег. Обозреватель "Коммерсанта-Daily" СЕРГЕЙ Ъ-ВИКТОРОВ попытался узнать, так ли это, в Великобритании — колыбели западной промышленной цивилизации.
Был ли прав Карл Маркс?
Меня всегда удивляло расхожее мнение, согласно которому уже несколько веков в цивилизованных западных странах все решают деньги. Получается, что все согласны с Карлом Марксом, который в "Капитале" как истину в последней инстанции приводит название английской экономической работы начала XVIII века: "Money answers all things". Вполне возможно, что у автора этой работы, наблюдавшего расцвет торговой буржуазии, и сложилось впечатление о всесилии денег. Но отвечает ли это впечатление действительности?
Совершенно непонятно, каким образом в обществе, где все решают исключительно деньги, могут развиваться производство и торговля. Ведь в таком обществе никому нельзя верить. Вы заключаете сделку, а ваш партнер ее нарушает, если ему так выгоднее. Вы подаете на него в суд, а суд выносит решение в его пользу, потому что он богаче. Вы взываете к мнению деловой общественности, а она в ответ заявляет, что каждый вправе обманывать другого, если это приносит деньги. И кто же в таких условиях будет настолько глуп, чтобы вести бизнес, рисковать давать кредиты и основывать производство? Общество, построенное исключительно на эгоизме и взаимном недоверии, может существовать только в одном случае — если все разворовывают уже имеющееся богатство и каждый стремится урвать побольше. Это, скорее, ближе к нынешним российским реалиям. Великобритания же, США, Франция или Германия известны тем, что не разворовывали, а как раз накапливали богатства путем эффективного производства и выгодной торговли — что, кстати, продолжалось столетиями.
У меня появилась возможность разрешить свои сомнения и получить сведения из первоисточника. Во время бесед у камина в особняке на Чарльз-стрит. В лондонском аристократическом районе Мейфер.
Традиции шерстяной империи
Вряд ли найдется много людей, которые знают мир британской промышленности лучше, чем Алан Льюис. Хотя бы потому, что он занимается шерстью — именно шерсть на протяжении уже нескольких столетий является основой британского экономического величия. Льюис возглавляет крупнейшую текстильную группу Illingworth Morris Ltd., которая объединяет компании, занимающиеся всеми стадиями обработки шерсти — от очистки и вычесывания до изготовления тканей и готовой одежды. Причем не просто какие-то там компании, а компании, являющиеся лидерами в своей отрасли и имеющие многовековую историю (одна из них, например, была основана в 1532 году). Все они находятся в Йоркшире — графстве, считающемся промышленным сердцем Англии. (Кстати сказать, городок Брэдфорд, где расположены многие предприятия группы, известен тем, что в 20-30-е годы нашего века в нем было больше автомобилей Rolls-Royce, чем в Лондоне, — вот что может значить шерсть.) Клиенты у этих компаний соответствующие. На фабрике по производству шерстяных тканей вам с гордостью покажут образец клетчатой ткани для охотничьего костюма, недавно изготовленной по личному заказу принца Филиппа, супруга Елизаветы II. Для сравнения вы можете взглянуть на ткань, заказанную принцем Уэльским Чарльзом. Чарльз пожелал материю по рисунку точно такую же, как у его отца, но более тонкую и легкую. "Пришлось постараться", — скромно отметил менеджер фабрики. Члены британской королевской семьи покупают у группы Illingworth Morris не только ткани, но и готовую одежду с марками Crombie и John G. Hardy. В общем, все чрезвычайно солидно, в меру консервативно и даже где-то патриархально. Ощущение патриархальности еще больше усиливается, когда узнаешь, что Алан Льюис не просто возглавляет группу — она ему полностью принадлежит на правах частной собственности (в 1982 году Льюис купил 60% ее акций, а в 1989 году — оставшиеся 40%).
В случае с Аланом Льюисом наиболее важно то, что он хорошо знает не только британскую промышленность, но и британское общество в целом: он кавалер ордена Британской империи, казначей консервативной партии. Есть все основания считать, что наш собеседник входит в истеблишмент — тот узкий круг людей, который на самом деле и правит Великобританией.
Закон и доброе имя
Так что же лежит в основе британской экономики и британского общества? Когда Алан Льюис услышал, что Марксу очень нравилась формула "Money answers all things", он заинтересовался: "Неужели Маркс действительно так считал?" "На самом деле у нас все обстоит совершенно по-другому", — утверждает Льюис. Деньги, разумеется, важны. Но они бессильны против закона. Он вспоминает историю одного своего знакомого, который был обвинен в участии в афере с искусственным поддержанием курса акций на бирже. На самом деле он не имел к этой афере никакого отношения — но дал основания себя заподозрить. Этого было достаточно. Для британского общества не существует презумпции невиновности: если вы могли быть замешаны в темных махинациях, то, скорее всего, в них и замешаны. "Теперь его жизнь кончена", — констатирует Льюис. В Англии вы можете быть сколь угодно богатым, но должны опасаться даже тени конфликта с законом — в этом случае никакие деньги не помогут. То есть они, конечно, могут спасти от тюрьмы — не будем идеалистами, но в глазах общества ваша репутация будет навсегда и безвозвратно потеряна. В уединенном поместье, конечно, можно будет провести в комфорте и уюте остаток жизни, но рассчитывать на то, что когда-нибудь вас пригласят в приличный дом, наивно. Британцы в этом случае чаще всего предпочитают добровольную эмиграцию.
"Не менее важно, — заявляет Льюис, — что за деньги не купишь положение в истеблишменте". Малейший слух об изъянах в биографии или, не дай Бог, нарушении своего слова — и вы уже исключены из этого узкого круга. И обратно уже не попасть, каким бы баснословным ни было ваше состояние. Попросту говоря, честные люди не захотят вести с вами дела.
"Вы знаете историю владельца универмага Harrod`s?", — спросила меня помощница Алана Льюиса Сью, совершенно не ожидая, что эта история мне известна и, более того, "Коммерсантъ-Daily" о ней писал. История миллиардера Мохамеда Аль-Файеда просто потрясает своей кажущейся жителю России нелогичностью. Этот выходец из Египта является одним из богатейших людей Великобритании, принадлежащий ему Harrod`s — самый роскошный универмаг Лондона и один из символов британской столицы. Аль-Файед дает деньги на королевские скачки. Но несмотря на огромное богатство египтянина, несмотря на то что он уже тридцать лет живет в Англии, он не только не допускается в истеблишмент — ему демонстративно отказывают даже в британском подданстве. Потому что и манеры у него вызывающие, и происхождение его капитала чрезвычайно туманно. И Аль-Файеду остается только бросать проклятия этому "ханжескому", "заносчивому" и даже "расистскому" истеблишменту, втайне страстно желая стать его полноправным членом.
Но проклинаемый египтянином истеблишмент знает, что делает. Если бы он был менее разборчив, Британия не только никогда не добилась бы процветания, она бы погибла. Погибла бы не только промышленность и торговля, исчезла бы великая культура этой страны — ведь именно члены истеблишмента ее и поддерживают...
Имеет ли все это какое-то отношение к России?
Самое непосредственное. Ведь России только предстоит перейти от большевистского народного хозяйства, построенного на взаимном недоверии и эгоизме, к нормальной рыночной экономике. И очень важно помнить, что в такой экономике деньги решают отнюдь не все. Во всяком случае, меньше, чем закон и доброе имя.
Это важно хотя бы для привлечения иностранных инвестиций. Было бы ошибкой полагать, что отрицание всесилия денег мешает крупным западным предпринимателям, в частности английским, динамично развивать бизнес. Напротив, в обстановке стабильности и доверия бизнес только и может быть по-настоящему новаторским и динамичным. Трудно отказать Алану Льюису в самой жесткой деловой хватке и всепоглощающем стремлении бороться за эффективность производства. Достаточно сказать, что компании, входящие в его группу, хоть и связаны единым технологическим циклом, тем не менее вынуждены конкурировать между собой — несколько фирм, проводящих первичную обработку шерсти, борются за право продавать свою продукцию компаниям, делающим ткани. Причем никто никого из членов группы не заставляет покупать продукцию непременно у "своих" фирм — если можно дешевле купить шерстяные нити или ткани более высокого качества на стороне, это только поощряется. Так что каждому члену группы приходится бороться еще и со сторонними конкурентами. Несколько преувеличенное, по нашим понятиям, внимание к тому, чтобы материально заинтересовать всех работников группы, также объясняется стремлением повысить конкурентоспособность: "Разве может рабочий нормально трудиться, если понимает, что его бессовестно эксплуатируют?"
Именно соображениями эффективности объясняется и стремление солидных фирм развивать производство за рубежом. Льюис вполне искренне считает, что Россия уже в ближайшее время может стать мировым центром шерстяных производств: "Германия и Франция уже неконкурентоспособны — слишком велики там социальные расходы". Естественно, все прекрасно понимают, сколь рискованы инвестиции в Россию. Алан Льюис, осуществив вложение капитала в одну из московских фабрик, столкнулся с весьма серьезными проблемами. Впрочем, удивляет его только одно: "Неужели российские предприниматели не отдают себе отчета в том, что потеря репутации очень неприятная вещь — кто с тобой потом будет иметь дело?"