Родившись одновременно с думско-советским дуализмом и дожив до конца СССР в условиях дуализма партийно-советского, "Известия" относительно удачно обыгрывали двусмысленность своего советского статуса в стране однопартийной диктатуры.
Сложись русская история чуть благополучнее, нынешний славный 80-летний юбилей любимой газеты вряд ли бы состоялся. Самозваный Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов ("совет собачьих и рачьих депутатов", как именовали его современники, оказавшиеся чуждыми очистительной революционной стихии) успел родиться наперед буржуазно-помещичьего (т. е. кадетско-эсеровского) Временного правительства и крайне успешно узурпировал функции центральной власти — отчего Ленин справедливо указывал, что "двоевластие есть характерная особенность нашей революции". Печатным органом этого удачливого самозванца были "Известия". Если бы двоевластие разрешилось в пользу Временного правительства и Учредительного собрания, т. е. Россия каким-то чудом удержалась бы на краю пропасти, тогда Советы канули бы в небытие — а с ними и газета.
Чуда не состоялось — вместо него состоялось новое двоевластие: при том что фактической властью стала система партийных комитетов от райкома до ЦК, в качестве формального декорума была сохранена сходная многоуровневая система советов. Партийно-советский дуализм спас "Известия". Лишившись своей так раздражавшей неблагодарного Ленина весной--летом 1917 года меньшевистско-эсеровской самобытности — как была утрачена эта самобытность и самим Петросоветом, — "Известия" были сохранены в качестве главного советского официоза. Конечно, в тандеме с официозом партийным, т. е. "Правдой". Всем прочим существовавшим до большевистского переворота газетам повезло в меньшей степени — их не стало вовсе.
В рамках буржуазно-либеральных взглядов на свободу печати различие между разными официозами усмотреть было затруднительно. По сравнению с газетами в нормальном понимании этого слова вся советская пресса была на одно лицо, что и нашло отражение в давнем каламбуре "В 'Правде' нет известий, а в 'Известиях' нет правды". Но если отвлечься от внешних сравнений, принимая как данность отсутствие любой другой периодики, известные различия все же можно отыскать даже и в лучшие годы советской истории. Полного равноправия участников тандема, конечно же, не было — "Правда", а не "Известия", была верховным судьей и верховным палачом в одном лице. Верховным раздатчиком смерти (сперва физической, затем — по мере смягчения нравов — лишь гражданской) "Известия" никогда не были, что в рамках тогдашней системы ценностей уже служило признаком известного либерализма. В лучшие 30-е годы газету редактировал не кто иной, как уже заклейменный Бухарин, про себя невнятно мечтавший о некоторой газетной квазидвухпартийности (в рамках сталинского режима, естественно) — чем не либерализм?
Если Бухарина такие мечтания посещали даже в такие годы, то тем более либерально-мечтательными стали годы послаблений, породившие такой интересный феномен, как аджубеевские "Известия". Никак не отрицая ни талантливости Аджубея как журналиста, ни мудрости пословицы "не имей сто рублей, а женись, как Аджубей", ни, наконец, взбалмошности венценосного аджубеевского тестя, периодически склонявшей его к либеральным курбетам, природу феномена стоит искать в обстоятельствах более фундаментальных. При зяте с тестем в полной неизменности продолжала существовать антиномия: а) главный советский официоз, безусловно, необходим; б) совершенно непонятно, на кой черт нужен этот официоз, равно как и сами Советы, когда есть КПСС и "Правда". Разрешение антиномии состояло в том, что и терпентин на что-нибудь сгодится — коль скоро назначение советов не известно никому, то отчего же не использовать фактически бесхозный официоз в качестве органа официозного вольнодумства. "Правда" будет официозом коллективного разума, т. е. КПСС во главе с Н. С. Хрущевым, а "Известия" — официозом индивидуального разума Н. С. Хрущева и его зятя. Гармонически решив проблему соотношения индивидуального и коллективного, тесть и зять неистово предались вольнодумству. "Известия" стали периодически пускать пробные идеологические шары ("либермановщина", т. е. хозрасчетные статьи Евсея Либермана). "Известия" стали показывать жестокосердым читателям, что и крестьянки чувствовать умеют (творчество основоположницы социалистического сентиментализма нравственной очеркистки Татьяны Тэсс). Наконец, газета пустилась в совершенную херстовщину (по имени постоянного обличаемого в те годы американского пресс-магната), учредив еженедельное приложение — полюбившуюся в народе "Неделю" (имеется в виду не нынешнее издание, надсадно рекламирующее Ю. М. Лужкова и его соработников, а тогдашнее, действительно живое и интересное приложение).
По истечении застойного интермеццо, сплотившего все газеты СССР на эстетической платформе томительной скуки, настало дней михаиловых прекрасное начало. М. С. Горбачев решительно взялся за гармоническое устроение партийно-советского дуализма, в ходе которого партия претерпела страшное предсмертное посрамление, а Советы — не меньшей силы предсмертный триумф. Семидесяти лет совершенно загадочного существования как не бывало, и вечно последний в дуализме официозов вдруг снова оказался первым — "Правда" влачила совершенно выморочный образ жизни, "Известия" же сделались флагманом ежедневной прессы. Честолюбивые журналисты конца 80-х редко когда простирали свои смелые мечты далее того, чтобы занять место "Известий".
Но "все великое, святое разлетается, как дым. Нынче жребий выпал Трое, завтра выпадет другим". Советская эйфория угасала на глазах, в моду входили иные модели государственного устройства, и вскоре газета начала откровенно тяготиться своим званием известий советов народных депутатов, тогда как предводитель сказанных депутатов спикер ВС СССР Анатолий Лукьянов все регулярнее вызывал газетное руководство на ковер, имея ту претензию, что "Известия" если и являются официозом, то уж точно никак не советским. Опыты Лукьянова были прерваны в августе 1991 г. по причине временного водворения его в тюрьму, однако свято место пусто не бывает. Вскорости явился новый борец за власть советов в лице Руслана Хасбулатова, интересовавшийся как вопросами идейными, так и зданием и типографией "Известий", которые, по его мнению, были незаконно приватизированы руководством газеты, тогда как руководство ВС РФ само желало их законно деприватизировать в свою пользу. С падением Хасбулатова вопрос был снят сам собой — но тут началось самое для газеты прискорбное.
С исчезновением и Компартии, и Советов, "Известия", так изящно и удачно лавировавшие между ними, стремительно потеряли ориентиры для лавирования, а с ними — и свое лицо. То ли это совпало с общероссийским кризисом солидной прессы, как чума поразившим все без исключения ежедневные газеты, то ли так привлекавший Хасбулатова жирный кусок бывшей советской, а ныне известинской собственности оказался отравленным даром, владея которым газета забыла о том, что нужно работать и почила на лаврах, сказать трудно, но 80-летие выходит не слишком славным. Серьезных анализов важнейших событий то ли не сыскать вовсе — как происходит с нынешним переформированием кабинета, — то ли они подменяются прискорбно известными "Блиц-анализами", представляющими собой банальное впаривание тезисов (причем без честной ссылки на источник), исходящих попеременно от Лебедя и Явлинского — личностей по своей природе сугубо маргинальных, т. е. недостаточно годящихся для идейного окормления солидной газеты. Как выразился по поводу последней серии таких впариваний Егор Гайдар, "самое печальное, что мы читаем такое не на страницах 'Урюпинских вестей', а в первой газете страны". Главный редактор "Известий" Игорь Голембиовский более оптимистичен: "Слава Богу, в редакции начали по вечерам снова засиживаться, начали оставаться бутылки. Когда мне об этом доложили, я сказал, что это отлично, жизнь возвращается". Впрочем, будем справедливы: искреннее непонимание того, что читателю совершенно неинтересно, сколько, где и с кем пьют авторы издания, а интересно, что, с какой степенью знания предмета и точности анализа они пишут, бывает присуще далеко не одному Голембиовскому. Это куда более распространенная болезнь.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ