Описать новую женщину невозможно, увидеть легко
Из понятия "герой нашего времени" давным-давно стараниями гражданственной критики и школьных учителей изгнаны следы лермонтовского сарказма. Поиски этого персонажа предпринимаются совершенно всерьез и с удручающей регулярностью — каждые лет эдак десять. Сейчас, однако, брать на эту роль следует существо женского пола. Мысль эту сформулировал Владимир Сорокин — и хотя следовать ходу мысли классика концептуализма надобно с осторожностью, в данном случае правота его неоспорима. Героиня нашего времени и вправду женщина.
Это отнюдь не значит, что существует не то что безусловно принимаемый, но даже и сколько-нибудь запоминающийся образ современной героини: высоколобая культура тут очевидно пасует. В лучшем случае есть какие-то типажи, но характера нет. Дело, возможно, в том, что высокая культура, как ни крути, занятие мужское по преимуществу — а как раз приверженная ему категория мужчин как очутилась несколько лет назад на обочине жизни, так оттуда и не может выбраться. А маргинальность не в моде, маргиналу нечем привлечь прекрасную даму и оттого как-то неловко ее воспевать: писать о Париже, сидя в Нижнеудинске, было возможно, пока в Париж никто не ездил. Но сейчас-то ездят. Потому, к примеру, персонажи лучшего из маргиналов, Игоря Яркевича, так беспробудно одиноки: обильно пишется про то, как его чуть не изнасиловали, и никогда о том, как он кого-то. Красавицы, в иной общественной ситуации вполне доступные Яркевичеву alter ego, теперь достались кому-то другому.
В новейшем романе блистательного конструктивиста, философа, грибника и буддиста Виктора Пелевина "Чапаев и Пустота" тоже нет женщин: физически они присутствуют, но самостоятельного слова не имеют и, соответственно, душами не наделены.
Пока высокая литература отмалчивается, лоточная, напротив, выводит целые хороводы в высшей степени полноценных и примитивно, на площадной манер, но все же одушевленных героинь. Однако при ближайшем знакомстве с этим потоком выясняется, что существует только две модели, два, так сказать, лекала, по которым изготавливаются женские персонажи массовой литературы. Модели эти можно обозначить как оттепельную и перестроечную.
Героиня первого типа генеалогически восходит к пушкинской Татьяне: романтическая интеллектуалка, скорее наблюдательница, нежели участница жизни. Она тайно возвышается над окружающей средой и по определению недооценена. Все неисчислимое множество новых русских мелодрам, использующих фабулу "Золушки", населено преимущественно героинями этого типа. Перечислить интеллигентных кинострадалиц не представляется возможным — но достаточно вспомнить героинь Елены Сафоновой, или (если взять попроще) всех жительниц "Москвы, слезам не верящей". Истории это старые, но некий маскультурный ксерокс исправно шлепает копию за копией — усладительное чтение, род душевного тампакса, имеет устойчивый спрос.
Второй типаж чуть посвежее. В конце восьмидесятых его наметил В. Кунин в повести "Интердевочка": это надрывная завоевательница, жертвующая собой в истовом стремлении овладеть миром. Впрочем, в истории путаны с золотой душой было еще слишком много семидесятнических сантиментов. Ярче и четче новые черты были явлены героиней Натальи Негоды в знаменитом фильме режиссера В. Пичула. С киноэкрана безмозглая русская валькирия и пустилась в свой победоносный полет. Занятно, что дальнейшая история артистки — во всяком случае та история, которую рассказывали иллюстрированные журналы, — оказалась вполне в духе сказки об активной Золушке: она уехала в США, снялась для "Плейбоя", положив начало российскому грудеобнажению, и далее след ее затерялся среди голливудских холмов. Пуант судьбы для героини означенного второго типа — катарсический отъезд на Запад.
У новой русской Барби только два одеяния. Это сиротское платьишко, к которому в комплекте прилагается диплом кандидата наук и сигареты для нервного ломания в тонких пальцах. Или деловой костюм с бриллиантовыми пуговицами, к которому прилагаются джип, винчестер и кожаная жилетка (набрасывается на крепкое плечо в критические дни разборок). Конечно, авторы массовой литературы не чужды изыску и поиску: типажи смешивают в разных пропорциях. Но эффект не впечатляет: вроде как водку мешать с коньяком — от пропорций ничего не зависит, вкус все равно дрянь. И результат тоже.
Желающие не затруднятся обнаружить в житейской реальности — на каких угодно социальных ролях — оба названных типа: и томную все понимающую интеллектуалку, и реактивную вамп. Но не они отражают дух времени. Все это — наивная культурная архаика: всегда было, всегда будет и никакого сообщения о времени не несет.
Образ истинной героини нашего времени если где и обнаруживается, так скорее всего в телевизоре. Я позволю себе несколько рискованное построение, оговорив сначала, что все сказанное не имеет отношения ни к упоминаемым персонам, ни к их профессиональным качествам. Речь только об образах, которые выстраиваются на экране. И вот, четыре канала, четыре лица: Юлия Меньшова, Татьяна Миткова, Светлана Сорокина, Арина Шарапова. Меньшова — чистый вамп, девушка, у которой всегда все в порядке: при некоторой заведомой скользкости самой идеи ее передачи ей удается сохранить дистанцию и разумную агрессивность. Считать ее образ по-европейски обаятельным или по-новорусски отталкивающим — дело личного выбора. Миткова и Сорокина — в общем-то героини Юрия Трифонова, если не сказать Владимира Маканина, только у Митковой "Зимняя вишня" имеет вкус кремлевского буфета, а у Сорокиной — столовой "почтового ящика". Героиня наших дней, какой она видится в начале марта 1997 года, — Арина Шарапова. Образ победоносной, надмирной и слегка отсутствующей языческой богини, великолепной именно в своей самодовлеющей отстраненности: "Я скажу вам и об этом, и о том, но вы понимаете, что это не имеет никакого значения, и если уж что и важно, так только то, что говорю все это именно я". Что ж, Арина Шарапова и вправду намного симпатичнее новостей, и в ее неслиянности с пошлой действительностью заключены новизна и современность ее образа. Итак, она явилась. Встречайте!
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ