Новый сборник Наталии Медведевой
Ничто так не раздражает педанта, ничто так не радует бескорыстного ценителя, как подлинная, сильная и чистая глупость, явленная в произведении искусства. Материальный мир не скуп на глупости: панорама несуразных изделий простирается от, скажем, автомобиля "Запорожец" до творений Церетели, а вот с глупыми книгами сложней. Их жизнь чрезвычайно коротка, и потому отловить настоящую чушь удается нечасто. Были, были золотые времена, когда пространные и звонко-идиотские тексты выделялись особо, увенчивались большевистскими лаврами, награждались ленинскими премиями и, конечно, чтение какого-нибудь Проскурина или Ананьева становилось спасительным удовольствием в тяжелую минуту. Но и теперь не все, оказывается, потеряно — несомненным хитом сезона претендует стать книга Наталии Медведевой "А у них была страсть...".
Рецензента этого объемистого томика подстерегает как минимум две опасности. Первая — пуститься в рассуждения о несправедливом механизме рынка, когда издательство, побуждаемое, очевидно, тем, что имя автора на слуху, выпускает книгу, находящуюся на уровне заведомо ниже всякой критики. Тут — раскрутка, механизмы создания успеха, жестокий и суровый мир капитализма. Вторая опасность — затеять разговор о женской прозе: вот, дескать, бывает удачная — и тогда уж не важен пол автора, а имеет место факт литературы; а бывает — средняя, но и она дорога нам неповторимыми интонациями, проникновением в тайны женской души и чем там еще бывает дорога посредственная проза.
Но, может быть, я несправедлив? Извольте пару примеров из заглавного произведения медведевского сборника, повести. "Встала и открыла дверь в прихожую. И сердце, желудок, мышцы лица ее стучали — бам! бам! бам!" Вообще-то, сюжет повести — любовный треугольник. Действуют безымянные Женщина, Критик и Писатель. Место действия — г. Париж. Время — перестройка. Молодой Критик приезжает из СССР в упомянутый город, и у него возникает роман с Женщиной, женой Писателя. Герои сплошь люди глубоко богемные, постоянно пьют спиртные напитки и курят гашиш, и необыкновенно интеллектуальные — в разговорах упоминают Кафку и Сэлинджера.
Много ругаются матом, вообще натужно исполняют весь старозаветный ритуал советского андерграундового поведения, включавший, если кто помнит, и водку, и Кафку, и внебрачные связи, и обязательную и непрерывную истерику. Сами по себе все эти компоненты вполне безвредны для повести о любви — какая, собственно, разница, какую декорацию выбирает автор? Но Н. Медведева в наивности своей полагает, что этот материал говорит сам за себя, что он, что называется, "самоигральный". "Критик говорил о Баске и Харинге, но не захлебываясь слюной. И это было хорошо, иначе слишком бы 'в струю'. И Критику не нравился Кафка. Критик читал Буковского (Чарльза!)". Интонация напоминает "А у нас в квартире газ", не правда ли?
На самом деле как-то неловко объяснять многоопытной писательнице, что для сочинения прозы необходимо кое-что, помимо желания, пусть даже и весьма горячего — ну, в частности, принято считать, что нужны мысли. Это, конечно, сказал не Баск и даже не Харинг, а Пушкин, но ведь и кроме Буковского (Чарльза! — великолепен этот восклицательный знак, не правда ли?) и Эдуарда Лимонова были на свете и другие писатели. Почему бы их не почитать? Я понимаю, женщина, по Медведевой, существо природное, так сказать, нутром берущее, и для нее всякие там Мейлеры и Селины — не более чем антураж, наподобие кожаной куртки или бархатного пиджака, кои описаны у Медведевой одуряюще подробно.
Но насчет того, что проза не требует ни специфического ремесленного умения, ни не менее специфического повествовательного таланта — Женщина, это Вас кто-то обманул. Еще как требует. (О том, кто обманул — чуть ниже.) А когда нет ни мыслей, ни профессионализма, ни способности рассказать историю интересно для читателя (а не для себя) — мы, о горе, имеем то, что имеем: текст из разряда тех, что тоннами скапливаются в редакциях толстых журналов. Это про них пишут: рукописи не рецензируются и не возвращаются. Правильно пишут: литературу на Руси всегда любили даже и до болезненности, а зимы у нас, как известно, длинные. Посему графомания и оказалась в наших краях чем-то вроде психоанализа: сиди себе, изливайся. Только не вздумай печатать — люди смеяться будут.
И еще несколько слов о раскрутке. Как-то получается, что вначале мы перенимаем у развитых, серьезных стран всякие глупости, а уж потом, несколько позднее приходит то, что и в самом деле стоит взять. К примеру, победоносное шествие западного материального мира по советским просторам когда-то началось с игральных автоматов — в некотором смысле они-то и порушили совок. Теперь мы имеем в полном объеме всю замечательную заморскую машинерию: от тостеров до джипов.
Культура лихо переняла механику promotion, нисколько не смутившись тем, что раскрутке, по идее, предшествует профессионализм. Умение работать много и хорошо. Но вот наши доморощенные промоутеры отчего-то полагают, что оригинальная поза и голый энтузиазм их подопечных это умение собою легко заменяют. Нужна, впрочем, еще большая личная симпатия промоутера к промоутируемому. Примеры эстрадные на виду и на слуху: ну там Влад Сташевский, Лена Зосимова.
Пример литературный — Наталия Георгиевна Медведева. Ее раскрутил Эдуард Лимонов. Почему, зачем? Известное дело, по семейным обстоятельствам. Затем обстоятельства изменились. Лимонов теперь раскручивает свою новую жену: было уже и нелепое интервью, и неизъяснимо-прекрасные фотографии в центральной прессе. Лимоновское хлестаковское упоение собственной причастностью к настоящей жизни, где яркие витрины, красивые женщины, национальные идеи и т. п., ушло на новый виток.
А Медведева осталась — при маленькой своей славе и при профессии, которой она не владеет вполне безнадежно. Кормиться как-то надо, это понятно. Но лучше б все-таки не литературой, а другим чем, более органичным: все же "Женщина ходила на каблуках и была метр восемьдесят восемь". Книжки писать ей как-то совсем не к лицу.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Медведева Наталия. "А у них была страсть...". М., "Вагриус", 1997.