В сегодняшней России, где харизма, сиречь личное обаяние, при умелом обращении с нею способна заменить собою любой недостающий компонент политического облика, имеются два основных типа улыбки. Одну назовем условно — царственно-победительной, вторую — многозначительно-мудрой, или чеширской, памятуя о кэрролловском коте, коего улыбка существовала, как известно, сама по себе. Итак, при царственной улыбке — открытой, широкой и неотразимой — сегодня, пожалуй, лишь президент да разве что, местами и временами, Александр Лебедь; зрелищем лучших чеширцев, Лившица и Ястржембского, телезрители могли насладиться в программах Доренко и Киселева соответственно.
Но по порядку. Авторам воскресных программ повезло: выход Б. Н. Ельцина в народ обеспечил их беспроигрышной и всем интересной новостью. Сергей Доренко же был вынужден принять в качестве топ-события случившееся в начале недели освобождение заложников — журналистов ОРТ. Событие действительно немаловажное — однако в аналитической программе потребно было найти оригинальный, сравнительно с ежедневными выпусками новостей, поворот темы. Но, как говаривала одна героиня булгаковского "Театрального романа", "зачем тревожиться сочинять?" Доренко, вдохновившись логикой своего патрона, умолчавшего о подробностях освобождения Р. Перевезенцева и В. Тибелиуса, проделал тот же трюк. Объявив: "Я не мог бы выйти к вам, не разузнав, как именно их освободили" и заверив, что действительно знает, он тут же сообщил, что, тем не менее, ничего не скажет. Не время. Почему молчит Березовский — понятно. Почему молчит Доренко — понятно тоже: говорить не велено. Но зачем сообщать о своем всеведении, не предполагая оному предъявить доказательства? Есть у меня и скелет в шкафу, и рояль в кустах, но вам я их не покажу — так в результате получилось. Предшествовало этой торжественной фигуре умолчания обличение федеральных войск — в ходе чеченской войны тоже, согласно Доренко, бравших заложников и ими приторговывавших. То, что правила хорошего тона не всеми не всегда соблюдаются на войне, — нам известно. Но означенные правила — одно из которых в том и состоит, чтобы не обещать того, что не можешь исполнить, — телеведущему соблюдать стоило бы при любых обстоятельствах, благо это не так уж трудно.
Впрочем, это все от чистого сердца, от молодого, нерасчетливого задора — как и несколько снисходительное замечание о том, что на истекшей неделе у Б. Н. Ельцина был шанс "показать работу" на встречах с г-жой Олбрайт. Но что там Олбрайт — настоящая работа президента была показана в воскресенье, у вечного огня, с народом. Я, правда, если и заметил какой народ, так разве что дюжих охранников с лицами какой-то неописуемой тупости и мрачности, если что и слышал, то анонимные и подобострастные голоса за кадром. Президент, однако, был хорош и, как говорят театралы, "весь в образе". Была и несколько загадочная синтаксически фраза о том, что "подвижки по реформе начались", и — в качестве более чем убедительной справки о состоянии здоровья — автохарактеристика: "Я боец и остаюсь бойцом. И борцом". Словом, было все, чего от президента ждешь, все, к чему привык ум и чего так жаждало сердце все эти долгие месяцы.
С Ельцина начал Николай Сванидзе, после чего, совершив, как только он умеет, несколько ассоциативных пируэтов, перешел к материалу таинственному. Сначала умудренный голос говорил что-то о русской национальной идее и ее плавном переходе в идею планетарную. В кадре при этом были пальмы и чернокожие жители тех мест, где эти пальмы растут. По ходу сюжета выяснилось, что некий московский профессор поехал отдыхать на Мальдивские острова, где и лечил аборигенов методом тактильного гипноза.
В отличие от Доренко, введшего элемент детективности грубо и несколько в духе писателя Доценко — "сам знаю, но вам не скажу", — интеллектуал Сванидзе предпочел загадать загадку несколько абсурдистского толка: что был профессор с его гипнозом? При чем тут политическая аналитика? Что ему Гекуба? Ответ зритель, очевидно, должен был додумать сам — но моего воображения тут не хватило. Глубокой ночью, мучительно обдумывая загадку "Зеркала", я решил, что объяснение может быть только одно и кроется оно в сюжете о ВЧК. Дело в том, что в мальдивском репортаже показан был подводный мир и, в частности, изрядная рыбина под камнем — баракуда, что ли. ВЧК же призвано, как было сказано, "ловить крупных акул". Вот он, как писал классик, букет и вот метафизический намек. Но если моя догадка верна, то для интерпретации следующих программ Николая Сванидзе придется приглашать Умберто Эко или как минимум Михаила Эпштейна — меньшими силами со столь затейливой вязью аллюзий и центонов не справиться. В подтверждение изощренности Сванидзе в части формы служит и такой милый штрих: очевидно несимпатичного ему Ясира Арафата Сванидзе интервьюировал без галстука, вообще в виде почти домашнем, чтоб не сказать расхристанном. Изящество такого способа выражения отношения к собеседнику было даже и несколько излишним, поскольку агрессивный тон интервьюера и так не оставлял никаких сомнений в том, что палестинский лидер нашему интеллектуалу неприятен.
А Евгению Киселеву, как выяснилось немедленно по окончательном и полном выздоровлении президента Ельцина, особенно неприятны А. Лебеди — что парижский триумфатор, что хакасский губернатор. Киселев вскрывал алюминиевую язву на белых крылах братьев. В качестве хирургического инструмента использовалась статья в "Огоньке", трактующая о связях братьев Лебедей с братьями Черными. Из киселевской битвы с лебедевой харизмой, таким образом, мало что можно было почерпнуть нового — впрочем, одна догадка все же осенила меня. Экстраординарный в своей нелепости (даже на общем неслабом в этом смысле рекламном фоне) ролик о "Саянской" фольге есть не что иное, как скрытая лебедепропаганда, — и таким образом запеченная в той фольге на горячем автомобильном двигателе куриная нога — есть генеральский синоним мэрского ХХС.
Впрочем, неким, так сказать, статусным гвоздем киселевской программы были подробнейшие и пренудные разъяснения о том, как не права была "Комсомолка" и журналист Гамов, опубликовавшие в начале недели материал о якобы высказанном Наиной Ельциной пожелании мужу уйти на покой и поберечь здоровье. Сначала статью пересказал Киселев, потом — с улыбочками упомянутого лившицевского типа — пресс-секретарь С. Ястржембский. Назвав, в частности, ту часть статьи Гамова, что была посвящена празднованию дня рождения в семье Ельциных, сказкой, написанной "мастером от импрессионизма", пресс-секретарь сообщил подробности. Те, кто сподобился петь в урочный день happy birthday to Boris, названы были поименно и с подробным хронометражем. Понятно, что лучше описать тосты и поздравителей поздно, чем никогда. Понятно, что теперь, когда доказательства президентского здоровья предъявлены, об этом можно рассказать. Занятно, однако, что в своем обращенном на СМИ и, в частности, А. Гамова гневе Ястржембский уподобился А. Лукашенко. Белорусский лидер в данном Сванидзе интервью продемонстрировал со всей доступной ему sancta simplicitas свое непонимание смысла и сути журналистской работы. Ястржембскому вменить чрезмерное простодушие несколько затруднительно, и то, что журналистика кормится, скажем так, не одними только официальными версиями происходящего, он, в отличие от Лукашенко, знает. Стало быть, таков был приказ.
Возможно, впрочем, что его выступление было продиктовано желанием извиниться за собственную бестактность — он, по его словам, погорячился, лишив Гамова кремлевской аккредитации. Но растянуть "Итоги" на полтора часа и отодвинуть в ночь глухую комедию с Дэнни де Вито — бестактность по отношению к телезрителям, поклонникам комического американского толстяка, ничуть не меньшая. Известное дело, своя рука — владыка, и прав тот, у кого больше прав, а все же программу передач ломать не стоило. Если же Е. Киселев удлинил себе эфир по собственной инициативе — то как тут не вспомнить басню про того, кто опаснее врага? О том же, кстати, была и вся история незадачливого героя Де Вито, стремившегося быть нужным тому, кем он восхищался, во что бы то ни стало.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ