"Золотой медведь" Кире Муратовой стал бы самым радикальным решением
Любой фестивальной неделе предшествует пресс-просмотр. Новейшей американской ленте "Ромео и Джульетта" в Берлине их было предпослано аж два.
Первый предпредпоказ состоялся вчера ночью и сопровождался специально продуманными преградами: в зал, заполненный лишь на четверть, пускали по каким-то особым аккредитациям, чтобы создать знатный ажиотаж — мастера promotion, американцы умеют раскручивать свои картины. Рваться на ночное кино значило послушно сыграть именно ту роль, которая вам отводилась, но общедоступная премьера великого события происходит только сейчас, когда субботний номер уже сверстан. И, проклиная собственную ответственность, сделавшую меня заложником большого шоу-бизнеса, я пожертвовал вторым актом "Волшебной флейты" в Komische Oper, благо, Царица ночи упорно игнорировала верхние ноты, и отправился на поиски необходимой бумажки. Широко распахнутую крепость нужно брать во всеоружии.
Впрочем, событие того стоило — оно и впрямь оказалось весьма великим. "Эвита" отдыхает, как сказали бы нынче в России. Для Берлинского фестиваля неожиданный отдых "Эвиты" знаменует скандал — очевидно, запланированный администрацией. Многолетний директор Берлинале тертый Мориц де Хадельн не может не понимать, какую подлянку он кинул высокоуважаемому жюри.
Времена Висконти и Феллини благополучно миновали: понятие "фестивальная картина" отнюдь не тождественно понятию "элитарный фильм" и даже во многом ему противоположно. В этом смысле участие "Трех историй" Киры Муратовой в конкурсе Берлина — почти что чудо. Но, несмотря на всю свою гибкость, "фестивальная картина" — все же определение не резиновое, и водораздел, хоть под другим названием, конечно, остается. Это — буржуазное (в том числе антибуржуазное) и пэтэушное кино, то, за которым может или не может последовать фуршет. Даже "Оскар" избегает излишней попсовости не потому, что такой элитарный, а потому, что очень уважает священный ритуал обеда. Пэтэушное кино в конкурсе европейского фестиваля до сих пор было нонсенсом. Авангардистский Берлин здесь выступил первопроходцем.
Как уже понятно, действие "Ромео и Джульетты" режиссера Бэза Лурманна перенесено в современность — разумеется, клиповую. Место, где разворачиваются события, — нечто среднее между Вероной и Южным Бронксом с небоскребами, мусорными свалками и совершенно карикатурными палаццо во вкусе латиноамериканского барокко, в которых количество ваз, амуров и роз переходит даже комиксовые пределы. Монтекки и Капулетти — два гангстерских рода, делящих между собой город. Некоторые метаморфозы шекспировского текста выдержаны в духе политической корректности, понятой, наверное, не совсем правильно, но зато как нечто само собой разумеющееся. В роли герцога Веронского выступает, конечно же, черный — кто еще может быть судьей сегодня?
Меркуцио оказывается мулатом с ярко накрашенными губами в юбке и в лифчике, как из drugshow. Вообще клановую распрю в фильме сопровождает ореол романтической архаики. Это некий прамир с кровью, кожей и металлическими каблуками, своего рода гомосексуальная детская, из которой Ромео вырывается на взрослую дорогу большого гетеросексуального чувства. Поскольку его играет Леонардо ди Каприо, получается довольно забавно. Известность нынешней звезде принесла роль Рембо в фильме жестоковыйной Агнешки Холанд: кульминацией той картины стал половой акт между Рембо и Верленом, в котором юный герой ди Каприо подмял под себя лысого классика. Теперь он — Ромео.
Новая экранизация Шекспира — довольно редкий случай кича, когда создатели понимают природу своей поэтики (достаточно сказать, что крест у священника есть и на спине — в виде татуировки) и вместе с тем рассчитывают на прямое эмоциональное включение зала. С кичем такой фокус, как правило, не выходит. Одно из двух: или осознаешь, что делаешь, или имеешь успех. Бэзу Лурманну удалось и то, и другое: его картина станет суперхитом 1997 года. Леонардо ди Каприо уже называют просто Леонардо.
Истинными колумбами всегда бывают русские. В эпоху застойной юности Николай Климонтович предлагал написать либретто рок-оперы "Женька", перенеся "Евгения Онегина" в современность. Советская власть не позволяла лапать святое руками, поэтому нужно было все трансформировать по принципу Лурманна. Что такое "он из Германии туманной привез учености плоды"? А вот что: пройдя службу в ГДР, Вовка вернулся в родную деревню с новыми дисками. Помню, мы много смеялись. Но дальше этого дело не пошло.
Таких шуток можно придумать сотни. Но они все останутся ремарками. Действие из них не склеишь. Есть еще драматургия, которая у Шекспира все-таки не вполне кичевой породы. Тинэйджерам это все равно. Но уважаемые судьи, наверное, отличаются от тинэйджеров. С другой стороны, фильм Лурманна, весь наполненный тресками и фейерверками, такой неистовой энергетики и пестроты. Что ж говорить о цветах берлинского конкурса, и без того стертых и стиранных, а теперь окончательно поблекших. Спасибо дирекции: какое бы решение сейчас ни было принято, жюри все равно останется в дураках.
В этой ситуации чуть ли не единственный для судей вариант — предельный вызов: "Золотой медведь" Кире Муратовой, то есть "чистому искусству". Потерпев поражение от Голливуда на социальном поле, Европа может сделать вид, что она на нем и не играла. Но на такой исход шансов немного. Во всяком случае, в него, похоже, не верит ни публика, ни пресса. На премьере "Трех историй" не собралось и половины зала, на пресс-конференцию пришли в основном русские. Отзывы в печати были скорее осторожные, определенно хвалили одну Ренату Литвинову. Немцы словно смирились с триумфом Голливуда и заняты больше собою. Бесконечно муссируется история про Харальда Юнке, очень популярного здесь комика. Будучи в Америке, он выпил и, повздорив с черным швейцаром, якобы вздохнул о Гитлере и газовых камерах, в которых, мол, место обнаглевшим расовым меньшинствам. Сам Юнке, конечно, отрицает такую удручающую эскападу, уверяя, что ничего подобного не говорил, но ему мало кто верит: и пресса, и телевидение дружно сокрушаются страшным позором, которым артист покрыл Германию. В результате "Шпигель" заметил, что все мучаются очередной германской виной, но абстрактной, забыв про конкретного оскорбленного швейцара. Что, к слову сказать, не вполне справедливо: его приглашали в Германию выступить в talk-show с Юнке за гонорар в двадцать тысяч марок. Моральна или аморальна была бы эта коллизия, обсуждать не пришлось — у черного не оказалось паспорта.
Все это странным образом откликнулось после премьеры Киры Муратовой. К ней подошел смахивающий на бомжа подвыпивший немец, который с удовольствием смотрел картину, и, страстно жестикулируя, стал что-то доказывать хорошему человеку. Вид у немца был совсем трепаный, из одесского предместья, воспетого в "Трех историях", и не знающую языка Муратову поспешили увести в сторону. Она резюмировала: "Наш человек". Монолог немца, однако, слышали многие, и кто-то перевел Муратовой, что же именно он говорил. Оказывается, речь шла о том же Юнке, и бомж объяснял Муратовой, что не все немцы такие. "Не наш человек", — раздумчиво сказала она. И это, к сожалению, правда.
Трудно сказать, как реагировала бы Германия на историю с Юнке, если б не знала макдональдсов и Мадонны. Эстетически печальная, эта экспансия этически все ж весьма живительна. Непростое решение примет жюри в ночь с воскресенья на понедельник.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ