Самому предсказуемому и невзрачному приему он умеет придать заразительность
В четверг состоялось чествование главного балетмейстера театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Дмитрия Брянцева. Отмечали сразу четыре даты: 50 лет со дня рождения, 30 лет творческой деятельности, 20 — балетмейстерской, 10 — работы в этом театре. Среди поздравивших Брянцева с юбилеем был президент России.
К торжеству юбиляр приурочил премьеру — одноактный балет "Суламифь" (музыка Валерии Бесединой, декорации и костюмы Владимира Арефьева, произведение в целом навеяно повестью Куприна). Это в сущности опыт прилюдного самоанализа: вот что я люблю, вот что я умею — радуйтесь вместе со мною. Что ж, попробуем.
Слева, у портала — скала, густо увитая плющом, с трехметровой высоты бежит-струится родничок: он, как каждому понятно, символизирует чистую любовь. Справа — мрачные черные ступени, алтарь для языческих оргий. Сзади — космос. Время от времени на сцене появляется старый скрипач в лапсердаке (артист оркестра Борис Хенкин), не имеющий отношения к действию. Персонаж колоритный, но, мягко говоря, привычный. Как, впрочем, и все остальное.
Прежде чем ополчаться на избитые формы, подумаем: так ли уж наивен постановщик, их использующий? Самый известный из спектаклей Дмитрия Брянцева — телебалет "Галатея", в котором роль Элизы Дулитл играла Екатерина Максимова. Именно "играла роль", а не "танцевала партию". Эта работа была сделана по мотивам мюзикла "Моя прекрасная леди"; мюзикл, в свою очередь, писался по мотивам пьесы Бернарда Шоу.
В новом балете Брянцев опять же не напрямую обращается к библейской "Песни песней" — меж ними посредничает Куприн: второстепенный, при всей его популярности, писатель. Вряд ли это случайное совпадение.
Балетмейстеру Брянцеву милы сюжеты и мысли, полученные из вторых рук. Он любит видоизменять, насыщать собственной энергией то, что уже кем-то опробовано. "Вариация на тему" говорит ему больше, чем первоисточник. Нет нужды обсуждать, хорошо это или дурно: это свойство таланта. К тому же выигрышное.
За двадцать лет работы Брянцев разработал собственный хореографический стиль. Он дерзок в заранее проверенных пределах: все так ново — и все так понятно. Именно поэтому репутация новатора никогда не мешала Брянцеву уживаться и дружить с лидерами официозной культуры, примера ради, с Тихоном Хренниковым. Композитор Валерия Беседина именно у Хренникова в свое время и училась. Школа чувствуется: ее музыку отличает специфическая внятность эмоций и четкость решений. Трепет нежной любви (танцует Суламифь — Лилия Мусаварова) изображается с помощью ксилофона; разгул исступленной страсти (танцует царица Астис — Светлана Цой) — с помощью саксофона. Минуты светлых восторгов и тревожных сметений следуют друг за другом с аккуратной вдохновенностью. Каждый человек из публики с какой-то минуты начинает осознавать, что музыку (не только эту, а вообще) он чувствует глубоко и тонко, всею, что называется, душою. А уже танец тем более.
Дмитрий Брянцев как балетмейстер культивирует чувственный и эффектный изобразительный жест. Он стремится к предельной доходчивости пластического рисунка и отнюдь не склонен брезговать штампами. Главное — чтобы даже с галерки было видно: вот герой думает, вот негодует, вот влюбляется, вот любит изо всех сил. Средства берутся откуда угодно: классика, модерн, акробатический танец — на каком языке понятней, на том сейчас и объяснимся.
Зазывность, чувственность, эмоциональный напор Брянцев ценит гораздо более, чем самодовлеющую красоту жеста. В его режиссерском сюжете царю Соломону (Владимир Кириллов) вдруг бесконечно дороги оказываются обе женщины — и Суламифь, и Астис: смерть из-за любви их уравняла. Это совершенно против логики, это никак не оправдано ходом действия, но такое решение очень характерно для Брянцева, восторженно и благодарно принимающего любую страсть, — лишь бы она была яркой.
К юбилейной премьере Дмитрия Брянцева можно было бы предъявить суровый счет. И откровенная эротичность, и условный ориентализм его "Суламифи" держатся по сути на шаблонах. Высунуться с упреками мешают два обстоятельства — и принудительная юбилейная корректность к ним не относится.
Во-первых, клишированный образ "Востока" (будь то Персия, Индия или Иудея) вполне законно существует в русской культурной традиции. Достаточно вспомнить "Персидские мотивы" Есенина, целиком состоящие из трюизмов. Страшны не банальности, а их бестолковое употребление. Дмитрий Брянцев в "Суламифи" использует довольно стертые эмблемы "восточности" разумно, целенаправленно — а иногда с изяществом.
Во-вторых, многое искупается личным темпераментом балетмейстера и постановщика, его жизнелюбием, подспудно просачивающимися в спектакль. Дмитрий Брянцев — человек, живущий радостно и азартно: это помогает ему в профессии. Самому предсказуемому и невзрачному приему он умеет придать заразительность. Бывают такие счастливцы: чем бы они не занимались, с ними интересно находиться рядом.
АЛЕКСАНДР Ъ-СОКОЛЯНСКИЙ