Новый русский язык велик и могуч прямо как старый
Менеджер и ваучер, брокер и трейдер, губернатор и мэр, блин и тусовка суть мелкие ракушки, налипшие на могучий корпус корабля, имя которому советский язык. И корабль плывет. А лучше сказать — решает вопрос плаванья.
Фрондерствующий интеллигент советских времен любил уснастить свою речь старорежимными словечками типа "барышня" или "голубчик". В этом был знак тотальной иронии, что заменяла образованному сословию идеологию и гражданскую позицию. Помаленьку знаковая суть такого рода выражений стиралась — и как раз подоспели новые времена. Лексикон освежился, обогатился хорошо забытыми словами наподобие "думы" или "губернатора", ну а обращение "барышня" стало снова, как когда-то, вполне нейтральным. Нельзя сказать, что "господа" прижились окончательно — но вот "товарищи" уж точно обозначают либо классовые симпатии, либо профессиональную принадлежность.
Теперь, впрочем, особо трепетного отношения ко всяким языковым нюансам не наблюдается. Не до того. И в самом деле, велика ли разница — мэр или городской голова? Услышишь "губернатор Ленинградской области" первый раз — крякнешь. Второй — охнешь. А там и привыкнешь.
Есть, однако, другой феномен родной речи, к коему привыкнуть никак невозможно. Не лексикон, но синтаксический строй. То, что В. С. Черномырдин сетует, что ему на стол "ложут документы" какие-то неправильные, забавно и не более того. Тем, кто мог проспрягать глагол "класть", в российском правительстве, очевидно, не место. Егор Гайдар — вот он мог спрягать и склонять, знал падежи, и что же? Всеобщая ненависть народная была ему наградой. Нечего зазнаваться! Так что пущай ложут. Но то, что премьер-министр дает себе труд произнести нормальную фразу с полноценной синтаксической конструкцией — где есть подлежащее и сказуемое — исключительно в экстремальных ситуациях, а в прочих ограничивается неопределенно-грозным бормотанием — факт печальный. Как-то, право же, хочется напомнить ему: это вы ведь по телевидению выступаете, Виктор Степанович. Это вы тем говорите, для кого вы работаете. Это вы нас обязаны уважать — а мы, уж извините, как захотим.
Поразительное самоупоение российского оратора номер 1 — Александра Лебедя — свидетельствует ровно о том же: генерал как-то все снисходит до своих слушателей, являя, однако же, вполне немудрящую сталинско-семинаристскую риторику. Дамам нравится, конечно. Был еще такой полковник Скалозуб. И поручик Ржевский тоже был.
Архетип начальственно-хамской речи существовал всегда — достаточно вспомнить хоть Николая I. Советский официоз с его фатальным моральным изъяном придал этой манере особую отточенность: так плевать в физиономию собственного народа, как родная партия, не умел никто. Но отчего и зачем теперь так любовно культивируются все те же синтаксические и интонационные ухватки?
Это, видимо, что-то в крови. Или дело в том, что интуитивно наши публичные художники слова чувствуют, что нормальная человеческая речь в силу некоторых базовых своих особенностей неизбежно обнажает личность говорящего? Озвучить, решить вопрос, поставить на контроль — все эти перлы, благополучно пережившие смену общественного строя, конечно же, служат ровно противоположному. Эти конструкции изобретены не для того чтоб сказать, но для того чтоб скрыть.
Разумеется, традиция мудрого умолчания — великая традиция. И мысль изреченная, как известно, теряет в своем весе. Хорошо, если новые российские цицероны близко к сердцу приняли тютчевскую медитацию и прониклись ее духом, скрывая и тая от профанов сокровенные плоды любимых дум. Но по некоторым косвенным признакам кажется мне, что скрывают не так мысль, как ее отсутствие. И в деле решения этого вопроса — я имею в виду сокрытие наличия отсутствия какого бы то ни было присутствия — лучшего помощника, нежели великий, могучий, бессмертный, номенклатурный, не найти.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ