Сегодня, 11 февраля, Россия не отмечает никаких важных праздников. И напрасно, ибо во всем остальном цивилизованном мире сегодня — "красный день календаря". В пятый раз человечество отмечает Всемирный день больного.
Возникновение этого своеобразного праздника связано с именем папы Иоанна Павла II. 11 февраля — единственный раз в году, когда быть бедным и больным лучше, чем богатым и здоровым. За домашними больными сегодня будут ухаживать с особым тщанием, в больничные палаты явятся с подарками неисчислимые делегации от мэрий и муниципалитетов.
Россию все эти знаменательные события, к несчастью, обойдут стороной. Да, пожалуй, иначе и быть не могло. В России давно забыли (а может, никогда точно и не знали), что такое — нормально болеть.
По количеству смертей на душу героев русская литература вполне может превзойти французскую, английскую, немецкую, испанскую, итальянскую и американскую вместе взятые. Герои погибали от самых разных причин — начиная от банального пореза и заканчивая тяжелыми душевными болезнями, уносившими жизнь, но очищавшими душу человека. В "Избранных местах из переписки с друзьями" Гоголь так писал о значении болезней: "О! Как нужны нам недуги! Из множества польз, которые я уже извлек из них, скажу вам только одну: ныне каков я ни есть, но я все же стал лучше, чем был прежде; не будь этих недугов, я бы задумал, что стал уже таким, каким следует мне быть. Не говорю уже о том, что само здоровье, которое беспрестанно подталкивает русского человека на какие-то прыжки и желанье порисоваться своими качествами перед другими, заставило бы меня наделать уже тысячу глупостей".
Лишь по соображениям литературного характера (хотелось написать роман), кажется, не отправил на тот свет своего лирического героя Иван Бунин в "Жизни Арсеньева". Уже герой его заболел тяжелой болезнью, уже начал "как бы странствие в некие потусторонние пределы", но — о чудо! — выздоровел. "И какой неземной ясностью, тишиной, умилением долго полна была моя душа после того, как я вернулся из этого снисхождения в ад на землю, в ее простую, милую и уже знакомую юдоль!" Чтобы окончательно не разрушить традицию, вместо Арсеньева Бунину пришлось отправить на тот свет его сестру Надю, "перед тем особенно бойко топавшую по всему дому крепкими ножками и всех восхищавшую своими синими глазками, криками и смехом". Вслед за ней в иной мир отошла бабушка Арсеньева. Воистину — нет ничего дороже жизни человека! Чтобы сохранить одну жизнь, приходится жертвовать двумя другими.
В возможности тихо поболеть — когда болящего поят липовым чаем, потчуют в индустриальных количествах малиновым вареньем и пользуют согревающими душу припарками — русскому человеку отечественная литература категорически отказывала. Вслед за ней, как это частенько бывает, отказала в такой возможности и сама жизнь. В годы первых пятилеток о болезни было страшно даже помыслить: фармацевтически или терапевтически бороться с недугом, пока ударным трудом Корчагин борется с температурой сорок два, — это ли не настоящий, "расстрельный" саботаж?
Потом, когда жить стало лучше, жить стало веселей, вышла вольная — официально болеть разрешили. И в этом "официально" был скрыт роковой подвох, окончательно погубивший в России культуру болезни. Страна не болела, а "бюллетенила" — принципиальная, между прочим, разница. Листок нетрудоспособности — куда более значительный документ той эпохи, чем указ о выдворении очередного диссидента. "Бюллетенить" можно было месяцами. "На бюллетене" игрались свадьбы, делались ремонты, строились дачные домики, закупались продукты — словом, когда человек "бюллетенил", он наконец жил. Но — подчеркнем еще раз — не болел, не лечился.
Кажется, настал уже момент, когда нам надо наконец просто (если уж случилась такая беда) поболеть, забыв свои советские привычки ("перехожу на ногах", "до свадьбы заживет", "не сахар — не растаю"), и вспомнить гоголевский завет: "Принимайте же и вы покорно всякий недуг, веря вперед, что он нужен. Молитесь Богу только о том, чтобы открылось перед вами его чудное значение и вся глубина его высокого смысла".
ЭДУАРД Ъ-ДОРОЖКИН