Театр черпает сюжеты в собственной закулисной жизни
Два ведущих московских театра — МХАТ имени Чехова и Театр под руководством Олега Табакова — почти одновременно выпустили по спектаклю, в каждом из которых местом действия оказывается сам театр. Мхатовский режиссер Вячеслав Долгачев выбрал пьесу "После репетиции" Ингмара Бергмана, а Олег Табаков поставил "Прощайте... и рукоплещите" начинающего Алексея Богдановича.
Самый верный способ создать во время массовой сцены эффект гула толпы — одновременно и негромко повторять фразу "Что говорить, когда говорить не о чем, что говорить, когда не о чем говорить..." Это всего лишь одна из маленьких театральных хитростей, до которых так охочи непосвященные. Но есть еще и большая хитрость — именно она позволяет театру не умолкать тогда, когда по сути говорить уже не о чем.
В запасе у театра всегда есть он сам. То, что обычно принято оставлять за кулисами, можно вынести непосредственно на сцену. И сделать содержанием спектакля то, что спектаклям сопутствует: частную жизнь людей театра.
Телевизионный сценарий Ингмара Бергмана "После репетиции" был снят им самим почти сплошь на крупных планах. Но даже и без подобной авторской подсказки логично было предположить, что камерная пьеса на троих, где действуют режиссер и две актрисы, будет поставлена на малой сцене. Вячеслав Долгачев поставил на большой. И выиграл — в общей сдержанной тональности, которую во многом диктует пустая и гулкая мхатовская "коробка", обнаженная до кирпичного задника, карманов и колосников.
Бергман написал в главном герое (режиссере Хенрике Фоглере) автопортрет. Сергей Юрский играет отчасти Бергмана, отчасти — самого себя, но прежде всего он играет просто художника, который продолжает гадать о своем предназначении уже после того, как рассеялись все иллюзии и ушла творческая жадность. Но остались биография, профессиональный опыт, неосуществленные замыслы и живые люди вокруг.
Для героя Юрского сцена — всего лишь одна из форм жизни, хотя и позволяющая найти выход потайным человеческим комплексам. Жизнь, по мхатовской версии Бергмана, выше, важнее и сложнее сцены, а театр — род драматической привычки, предаваясь которой не столько забываешься, сколько бесконечно разбираешься в самом себе.
Как сделать так, чтобы театр никогда не кончался, — вот мечта Карло Гольдони, ставшего персонажем пьесы "Прощайте... и рукоплещите". Венецианский драматург и режиссер в исполнении Бориса Плотникова сон охотно мешает с явью. Он слегка не от мира сего, для него никогда не наступает время "после репетиции" или "после спектакля", которые должны длиться бесконечно. На предательство и жестокость актеров он отвечает воистину театральным жестом: в качестве "мести" комедиограф пишет для них гениальную пьесу "Трактирщица" и отправляется основывать новую труппу на пустом месте.
Сцена в спектакле Олега Табакова задрапирована роскошным красно-золотистым бархатом. Маленький подвал "табакерки" просто распирает от актерской энергии и куража — от вечного праздника, хмельной кутерьмы, супружеских измен, дель-артовских масок, бесконечных одеваний-переодеваний-раздеваний... Власть иллюзии в этом спектакле вступает в заочный спор с мукой самоанализа в мхатовской постановке. Как две стороны одной медали.
"Здесь место любви, творчества и труда", — гордо произносит героиня-актриса в театре Табакова, и смехом на ее пафос отзывается не только зрительный зал, но и персонажи-коллеги. Театральная ложь, впрочем, моральному суду не подлежит. Тем более когда у театра уже нет сил ни смягчать нравы, ни творить новые формы.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ