Сербская оппозиция не менее беспомощна, чем Милошевич
Сербская оппозиция поставила уникальный по длительности эксперимент по внедрению хэппенинга в большую политику.
С опозданием почти на тридцать лет ветераны 1968 года могут с удовлетворением наблюдать, как в Сербии сбываются самые смелые их мечты. В 60--70-е годы контркультура, "культура протеста", "дети-цветы" etc. если и стали фактором совершенного преображения несовершенного мироздания, то лишь в довольно ограниченном смысле. Преображению подверглась в основном индустрия молодежной моды, да интеллектуальная мода парижских салонов. О серьезном влиянии на реальную государственную политику говорить было трудно. Белградский хэппенинг исправил этот недочет. Режиму Милошевича противостоит не новая властная элита, способная осуществить плавный переход к назревшим преобразованиям, и даже не прекраснодушное общественное движение типа "Демроссии" 1990-1991 годов. Ему противостоит чистая стихия карнавала — фильм Милоша Формана "Волосы", реализованный в масштабах небольшого европейского государства.
Разница существенная. При всех обнаружившихся впоследствии популизме, некомпетентности, а то и прямом злонравии "демократов первой волны" демдвижения рубежа 80--90-х годов имели принципиально иную эстетику и идеологию. В Праге, Москве, Вильнюсе, Варшаве господствовала стандартная эстетика буржуазных революций — торжественные шествия, священные национальные символы, приподнятая серьезность, "Allons, enfants de la patrie". Задним числом в том можно усматривать изрядную ходульность — но медовый месяц революции иным не бывает. Да и никакое серьезное общественное преобразование невозможно без всплеска идеализма, отливающегося в торжественной "Клятве на Рютли" — "Да будем мы народом граждан-братьев, в грозе, в беде единым, нераздельным". Потом эта клятва обязательно будет предана, но без нее — и предавать-то будет нечего.
Чего нет в Белграде — так это ходульности. Там господствует диаметрально противоположная эстетика "клевого прикола": свист, дудение, барабанный бой, выгул домашних животных, пукание и хрюкание. В своих футуристических выдумках лидеры "Единства" положительно неистощимы. Злой дух тирании изгоняется не "Марсельезой", а кошачьим концертом, а обидное доселе понятие "забавы взрослых шалунов" делается символом гражданской доблести.
На первый взгляд, какая разница — лишь бы действовало. В действительности разница довольно существенная. Гром "Марсельезы" предполагает наличие граждан, а в массовом хэппенинге участвуют клевые чуваки. "Марсельеза" есть форма присяги на исполнение общенационального дела (понимаемого, как правило, весьма утопически — см. "500 дней"), тогда как кошачий концерт в принципе самодостаточен — его участники присягают лишь в том, что вместе им клево и они намерены концертировать и далее. За два с половиной месяца — срок, за который успевали сформироваться, приступить к осуществлению всеобъемлющей программы и затем погибнуть иные революционные правительства — лидеры "Единства" явили способность к программотворчеству лишь в единственной сфере: беспрестанному совершенствованию программы хэппенинга на завтра. Если стандартная революционная риторика призывает народ пробудиться к достойной жизни и великим свершениям, то для увязшего в дурной бесконечности белградского хэппенинга пробуждение есть не возвышенная цель, а наступающий при отсутствии очередной дозы кошмар наркотической ломки, которую надо отдалить любой ценой.
Ситуация представляется едва ли не безвыходной. Никакое государство не может вечно жить в атмосфере психоделического концерта. Насильственное прерывание концерта чревато большой кровью. Отдавать власть некому, ибо передача ее в руки мастера по проектированию коллективных глюков Вука Драшковича — тоже кровь и скорее всего еще худшая. При консерватизме сербской провинции — 45% населения, поддерживающих Милошевича, не могут враз перековаться или бесследно исчезнуть — трудна была бы даже умеренная перемена декораций, но передача власти в руки психоделического Белграда есть просто приглашение к гражданской войне. Идеология "новых левых" и шире — "культура протеста", которая давала лишь отдельные выбросы в странах Запада (1968 год, антивоенное движение в США, "зеленые" эксцессы), в несчастной Сербии была последовательно проведена в жизнь. Главный — и незамолимый — политический грех Милошевича в том и состоит, что в Сербии оказался возможен жестокий эксперимент по практической верификации контркультурной идеологии, ибо по итогам правления Милошевича психоделическая оппозиция стала главной ведущей силой сербского общества, а другой оппозиции не оказалось вовсе. Постмодернизм, являющийся чистой эманацией безосновного хаоса, грозит начисто сглотать довольно скверно устроенное, но все ж таки государство.
Счастливый "век Водолея", о котором поют радостные хиппи в фильме Формана, в Белграде уже наступил. Сербов жалко.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ