 |
В четырнадцать лет я жила в маленьком городке на севере Казахстана. Я была стопроцентной круглой отличницей: с пятерками, толстой косой и уродливыми советскими очками.
Как я ненавидела этот образ! Учиться хуже я не могла — не выходило, и все тут. Пожилая парикмахерша, которую я просила сделать мне "нормальную прическу", выгоняла меня с криком: "Никогда больше здесь не появляйся, такую красоту резать!" А без очков, которые я ненавидела больше всего, я могла прочесть у окулиста только "ШБ, МНК" левым глазом и еле угадывала "ШБ" правым. -4 и -6.
 |
Как-то по телевизору показывали Москву. Профессор с еще не совсем седым ежиком на голове рассказывал, как у него в институте исправляют близорукость. Его звали Святослав Федоров. Еще я запомнила слово — "насечки". Я была потрясена. Я прорвалась на прием к местному глазному светиле — доктору Дунину, оперировавшему от катаракты и глаукомы чуть ли не весь северный Казахстан. Я спросила, не делает ли он насечки, а если не делает, не может ли он выписать мне направление в институт Федорова. Дунин обозвал Федорова шарлатаном, а меня — маленькой дурочкой:
— В очках хорошо видишь? Что тебе еще надо?!
 |
В конце 85-го мы работали на каком-то государственном здании. Я уже не помню: то ли на КДС, то ли на "особняке Горбачева", что на улице Косыгина. В ноябре нас перебросили на новый объект, на другой конец Москвы. Служебный автобус долго кружил по закоулкам Бескудниково, пока не привез нас к двум огромным зданиям. От них к конечной остановке автобуса шли люди с повязками, закрывающими левый или правый глаз. От остановки к зданиям шли люди в очках. По крайней мере, именно так я это помню. Это был Институт микрохирургии глаза.
Нас отвели в помещение с высокими потолками и полуободранной плиткой на стенах. Велели подождать "главного". И он пришел — в белом халате, накинутом на светло-зеленую врачебную робу. С уже почти седым ежиком.
Федоров сказал:
 |
Мы старались. Федоров, вместе с заведующим отделением хирургом Игорем Яценко, приходил почти каждый день — смотреть, как продвигается работа. Через неделю я решилась: отложив плитку и мастерок, подошла к Федорову и спросила:
— Святослав Николаевич, а правда, что у вас в институте близорукость исправляют?
 |
— Хочешь избавиться от них?
— Да.
— Не боишься операции?
— Я?!
Мне было 18 лет, могла ли я чего-то тогда бояться?!
— Ну и молодец! Будешь у нас первой на новом конвейере. Вот Игорь Александрович тебя и прооперирует. Давай в понедельник к нему на прием.
 |
Зато я помню, что январь и февраль в том году были очень солнечными. Я стояла у окна на седьмом этаже своей общаги и смотрела через широченный Северный бульвар на дома напротив. Они были ослепительно белыми, с четкими линиями. Я считала окна и антенны. До кератотомии (это научное название "насечек") я этих окон и антенн просто не видела. Еще долго, ложась спать, последним движением я пыталась снять с лица очки. А по дороге на работу вдруг спохватывалась, что забыла их дома и ничего не смогу делать. Потом вспоминала, что очки мне больше не нужны, и начинала смеяться.
 |
А я точно знаю — если бы Федоров тогда спросил, решусь ли я на операцию, если буду знать, что зрение исправится только на два-три года, я бы сказала "да".
Мне действительно повезло. Четырнадцать лет назад я узнала, что мечты иногда сбываются.
ВЕРОНИКА КУЦЫЛЛО, заместитель главного редактора
 |
 |