Ге — один из основателей "Товарищества передвижных выставок", то есть отец-основатель русского реализма. Того самого, который предполагает живописание реальности в формах самой реальности. Глубина парадоксальности реализма в его творчестве раскрывается, пожалуй, полнее всего: в формах самой реальности он писал прежде всего историю Христа, отсутствие которого в реальности было главным аргументом русского атеизма.
Он начал свой творческий путь с "Тайной вечери", показанной в России в 1863 году, а закончил "Голгофой" в начале 90-х. Его евангельский цикл длился всю жизнь, если он и писал что-либо другое, то это выглядит так, будто человек просто ненадолго отвлекался от своей главной мысли и муки. "Я их потрясу, я заставлю их души трепетать",— писал он о своих поздних "Голгофах", и это проповедническое стремление пронять человеческие души страданием Христа — главный пафос его творчества. Да и отвлечения от темы не были особенно радикальными — скорее это проповеди по частным вопросам.
Он писал портреты. Самый известный — Герцена. Написан в год смерти. В лице — фантастический клубок самых противоречивых интонаций. Пафос мыслителя-борца (и борца-победителя, они встретились во Флоренции в 1862 году, только что пало крепостное право) в огромном лбе, безнадежное разочарование в линии рта и дряблых щеках (Герцен уже попытался обратиться к мировой социал-демократии по поводу измены жены и мало преуспел), и ужас в широко раскрытых глазах, потому что смерть — вот она, сейчас уже придет.
Он писал исторические картины. Самая известная — "Петр и Алексей". Тоже последняя встреча — дальше у царевича Петропавловская крепость и удушение в каземате. Он и представлен сломанной тенью с белым лицом. Главная фигура — Петр с тем же немыслимым сочетанием силы, гнева и ужаса, беспросветного ужаса от того, что предстоит. История здесь — это история невыносимых психологических драм, которые переживает герой одновременно и в роли палача, и в роли жертвы.
Тема Ге в этих частных проповедях — человек перед лицом смерти, и, собственно, то же он постоянно ищет в евангельском цикле. Принцип "реальности в формах самой реальности" Ге развернул в ту сторону, что страсти Господни происходят здесь и сейчас — сейчас его распинают. Именно этим он и стремился потрясти.
Сегодня, когда передвижнический реализм выпал из плотной упаковки "последней ступени на пути к реализму социалистическому", он выглядит каким-то утерянным состоянием сознания. Правильнее всего его назвать православным протестантизмом. Это вполне протестантская идея — пережить евангельскую историю как происходящую здесь и сейчас и, главное, лично, вне церковных канонов. Вне всякого смягчения традицией. Христос у Ге выглядит безумным замордованным юродивым в споре с Пилатом ("Что есть истина") и чудовищно изнуренным пыткой в Голгофе — про это тело невозможно подумать, что оно способно воскреснуть. Увидев Христа Грюневальда, столь же чудовищно замордованного раннепротестантским сознанием Германии XVI века, Достоевский написал: "Так ведь и веру потерять можно". Вот такая же, исступленная до грани потери, вера двигала Ге.
Утерянным это сознание выглядит потому, что из него ничего не выросло. В 1860-1880 годах интеллигенция вовсю разворачивала этот проект православного протестантизма, но к 1890-м ситуация резко изменилась. Отлучение Толстого (с которым Ге дружил всю свою жизнь и которого почитал главным учителем) не сработало так, как отлучение Лютера, русский религиозный ренессанс примирил интеллигенцию с церковью, а вскоре интеллигенция нашла себе уже другую веру и вместо реформации церкви занялась реформацией мира. Когда же та закончилась, место страстного пафоса занял вялый конформизм интеллигентного отношения к церкви: верить — верю, а в церковь не хожу, потому что это мое личное дело. Собственно, к такому сознанию и взывал Ге со своим "я их потрясу!". И правда, потрясает. Но не так уж, чтобы идти за ним вслед.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН