Некролог
Польский художник Роман Опалка, посвятивший жизнь изображению бесконечности, умер от инфекции в больнице неподалеку от Рима. Ему было 79 лет.
В биографии Романа Опалки пусть недолго, но фигурируют фирменные ужасы прошедшего столетия. Художник родился во Франции. Его родители вернулись в Польшу, когда сыну исполнилось четыре года, но уже в 1940 году, после аннексии Польши фашистскими войсками, были депортированы в Германию. Семья чудом не сгинула в концлагерях и снова, с завидной, но необъяснимой уверенностью, уехала в родные края. Опалка недолго проучился на художника в Лодзе, затем поступил в Академию художеств Варшавы, где овладевал приемами социалистического реализма.
На волне либерализации, наступившей во времена Хрущева, Опалка создавал "Хрономы", абстрактные картины о течении времени. Не описывать, а поймать время помог случай. В ожидании супруги Опалка записал холст цифрой 1. Так родилась серия "Детали", проект длиною в жизнь. Каждый день Опалка покрывал новый холст цифрами. На момент смерти он уже добрался до шестимиллионной отметки. У всех его картин одно название: "1965/1 - бесконечность". С какого-то момента Опалка начал фотографироваться на фоне законченных "Деталей", и его автопортреты часто выставляются вместе с живописью. Кроме того, на персональных выставках звучит его голос: художник монотонно читает цифры. Запись обрывается на последней по времени работе.
Хоть почерк и принцип оставались неизменными, Опалка дважды менял принцип изготовления работ. В 1968 году он перешел на серый фон, посчитав, что черный слишком нагружен смыслом. А с 1972 года художник постепенно добавлял в серый по одному проценту белил так, что на последних работах цифры разобрать трудно. Он объяснял бледность картин, ссылаясь на популярную в перестроечной России книгу Раймонда Моуди "Жизнь после смерти". Мол, все мы постепенно двигаемся от тьмы к свету. Растворение цифр можно объяснить и по-другому: оно параллельно старению, эдакий рассеянный склероз в искусстве.
Когда Опалке говорили, что он раб собственной концепции, художник отвечал: "А вы — рабы жизни". Его отношение к своей работе балансирует на грани мистицизма и самоиронии. "Большинство философов, да и поэтов, наверное, не понимают мои работы, потому что они бредовее всего, что когда-либо существовало на белом свете. Но в моем абсурде есть смысл. Мой путь трудно понять. Я занимаюсь этим уже много лет, и люди начинают понимать, медленно, но верно", говорил Опалка в интервью 2007 года.
Он считал себя последним из могикан классического авангарда и жил в уверенности, что творит после смерти живописи. Самооценка у Опалки была под стать героям 20-х: "Должен сказать, что далеко не все в искусстве приемлемо. Я почти уверен: там, где Опалка, больше ничего нет. Если вы принимаете мои работы, то других ныне живущих художников не можете ценить. Мои работы как холодный душ, после них нет ничего. Это завершение отрезка истории под названием "Живопись"". Для человека, который собирался в юности изучать философию, такие мыслительные эксперименты естественны. Действительно, если Малевич отменил в своих работах время, оставив только "нуль форм", то как действовать дальше? Только подчинив творческий процесс законам статистики и рядам числительных.
В попытках строить искусство на строгой дисциплине Опалка был не одинок. Японец Он Кавара начал свою серию "Дат" в 1966-м, на год позже Опалки. (Каваре сейчас 77 лет). Все наследие Кавары состоит из картин небольшого формата с датой дня, в который они написаны. Но по сравнению с Опалкой Кавара — настоящий бонвиван. К каждой его картине прилагается экземпляр газеты, вышедшей в день создания полотна. Так сохраняется связь с реальностью. Суровый — или слишком легкомысленный — Опалка не делал ничего, чтобы привязать числа к повседневности. Его полотна — это пульс, переставший биться на ударе под номером... А вот последнее число Опалки мы узнаем, видимо, через несколько дней, потому что его близкие пока не готовы сделать заявление для прессы. Возможно, вокруг окончательной цифры художника возникнет особый культ, по типу фанатских сообществ книги "Автостопом по галактике". В романе Дугласа Адамса группа ученых хочет узнать у самого мощного компьютера в мире "ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого". Машина, недолго думая, отвечает: "42". Опалка, поклонник Хайдеггера, наверное, не тратил время на научную фантастику, но велико искушение назвать художника органическим суперкомпьютером, который знал, что цифры не хуже и не лучше, чем любой другой ответ на серьезные вопросы об окружающем нас мире. Лучшей эпитафией подвижнику была бы первая строчка "Логико-философского трактата" Людвига Витгенштейна: "О чем нельзя говорить, о том следует молчать".