Показы театр
Самый необычный спектакль нынешнего Авиньонского фестиваля придумала бельгийский хореограф и режиссер Анна Тереза де Керсмакер. Ее "Чезена" началась в полпятого утра и дала зрителям, в том числе и РОМАНУ ДОЛЖАНСКОМУ, уникальную возможность встретить рассвет в курдонере Папского дворца.
Большее, чем обычно, количество танцевальных спектаклей в программе нынешнего Авиньона, объясняют тем, что советчиком директоров фестиваля в этом году был хореограф Борис Шарматц. Объяснение справедливо лишь отчасти: Авиньонский фестиваль давно не признает границ между исполнительскими искусствами, здесь уже много лет как не танцевальный, а "нормальный" драматический спектакль — редкость. Да и хореографы иногда предстают в неожиданных проявлениях. Уильям Форсайт, например, устроил в бывшей церкви выставку инсталляций под названием "Неслово". Одна из них, впрочем, вполне может быть названа хореографической — три человека носят со стеллажей черные буквы и устанавливают их на расставленных в центральном нефе столах. Буквы переставляются людьми, складываются ими в отдельные слова, но тут же перетасовываются в абракадабру. Этот медленный и бесконечный "танец" букв, по замыслу Форсайта, напоминает о человеческом танце, в котором сформулированный смысл может лишь мелькнуть, но все остальное — чистая абстракция, случайные и интуитивно найденные сочетания.
Такое может быть, наверное, только в Авиньоне — чтобы очередной спектакль фестивальной программы назначили на полпятого утра, и мало того, что несколько ночей на него собиралось по две тысячи зрителей, так еще на подходе к Папскому дворцу счастливых обладателей входных документов встречали страждущие, решившие среди ночи попытать счастья и стрельнуть лишний билетик — и это при том, что нынешний июль в Провансе выдался на удивление прохладным, и предрассветный холод вполне ощутим. Авиньон, однако, располагает к изысканным театральным приключениям. "Чезена" Анны Терезы де Керсмакер — одно из них, и в нынешней, далеко не самой удачной за последние годы программе фестиваля это эстетское действо заметно выделяется.
Спектакль, созданный руководимой Керсмакер труппой "Розас" в содружестве с ансамблем Бьорна Шмельцера "Graindelavoix", идет без всякого внешнего, театрального света — при естественном освещении. Когда "Чезена" начинается, еще почти совсем темно, и силуэты людей на сцене едва различимы на фоне древних каменных стен Папского дворца. Когда заканчивается, уже почти семь утра и очень светло. В следующем сезоне "Чезену" ждет турне по европейским городам, но трудно представить себе, как спектакль будет выглядеть в обычных театрах при свете софитов: в Авиньоне его смысл казался заключенным не столько в хореографических изысках, сколько в совместной встрече дня.
Очевидно, что "Чезена" образует диптих с прошлогодним сочинением Керсмакер, тоже показанным в Авиньоне. Спектакль "В ожидании" тоже играли при естественном освещении, но на закате, и танцовщики медленно погружались во тьму. В конце они оказывались обнаженными, но в их наготе не было никакой демонстративности, никакого вызова — тела становились едва различимы в сумерках, они словно растворялись в темном воздухе. Вообще Авиньонский фестиваль для постоянных его зрителей со временем становится неким воплощением цикличности жизни, как день рождения или новогодние праздники: ты стал на год старше, а в Авиньоне все тот же праздник. Вот и после прошлогоднего "В ожидании" словно не прошло и ночи: "Чезена" начинается с медитативного танца еле-еле видного обнаженного актера.
Спектакль Керсмакер идет под музыку XIV века, исполняемую солистами "Graindelavoix". Еще и поэтому "Чезену" трудно представить себе где-то еще — ведь одни из самых старых нотных записей европейской культуры родились именно в век "авиньонского пленения" пап. Более того, и само название спектакля отсылает (хотя и не слишком очевидно) к той эпохе: итальянский город Чезена, разгромленный папскими войсками в 1377 году,— один из символов заката авиньонского папства.
Большая часть многоголосных произведений взята для спектакля из так называемого Кодекса Шантильи. Вообще сочинения эти носили светский характер, но в "Чезене" они воспринимаются как религиозные песнопения. Изысканная ритмика музыки, исполняемой а-капелла, то конфликтует, то рифмуется с движениями танцовщиков. Их тела, то пробуждаясь, то впадая в сомнамбулическое состояние, совершают "набеги" друг на друга. Кажется, они то стремятся преодолеть взаимное притяжение, то инстинктивно, словно наощупь, ищут на сцене зоны единения. В начале спектакля на сцене песком вычерчен огромный магический круг. В конце театральной заутрени он почти не просматривается — песок раскидан по сцене телами актеров. Они уходят со сцены внезапно, точно по неслышной команде — магия рассвета истаяла, и длить ее столь же бесполезно, как останавливать "танцующие" буквы.