Страх и август

Август — самый подходящий месяц для дефолтов, катастроф и апокалипсисов. И хотя экономисты, социологи и психиатры утверждают, что августофобия — лишь порождение мифа, культивируемого журналистами, советы инвестировать в вечные ценности — драгметаллы, нефть и картошку — в этом месяце пользуются особой популярностью. Впрочем, если вы хотите, чтобы на вашем страхе кто-нибудь заработал, пусть это будет психиатр.

НАДЕЖДА ПЕТРОВА

Земля и гречка

Угроза дефолта в США была лишь операцией прикрытия, призванной скрыть планы теневых владык, замысливших подчинить себе национальные правительства. Пророчество так себе, но для интернета (где его случайно нашли "Деньги") вполне сгодится. Ничем не хуже сообщений о том, что "конец света может произойти уже в августе 2011 года, т. е. начиная с этого момента, в любой день последнего летнего месяца", и уж точно лучше предсказаний Нострадамуса: тот обещал еще к осени 1999 года явление "Великого короля ужаса". Ничего у Нострадамуса не получилось. Но, можно надеяться, хотя бы убытков никто не понес — вы ведь не поставили на это деньги? А то букмекеры иногда принимают ставки на конец света — билеты букмекерских контор неплохо идут как сувениры.

Гораздо хуже, если вы поставите на предсказания, внешне не столь безумные. В начале августа 2000-го широко обсуждался опус Михаила Хазина, представляющегося экономистом и американистом. В журнале "Эксперт" он прогнозировал, что уже в ноябре того же года произойдет настоящий экономический апокалипсис: падение мирового потребления в 1,5-3 раза, развал системы ВТО, утрата долларом США функции международной валюты. А России в этом сценарии отводилась излюбленная роль тихой гавани — именно в недра РФ должен был зарыться спасающийся от резкого падения рынков свободный капитал "общим объемом не менее $1 трлн". Ничего подобного ни тогда, ни в последующее десятилетие, разумеется, не произошло. Что не помешало нострадамусам повторять раз за разом подобные прогнозы, в том числе и в не менее респектабельных СМИ. И не только в августе.

Вообще, август — самое время спасать активы, "пока не началось". Рецепты спасения ищите в средствах массовой информации. К примеру, "Биробиджанская звезда" в этом году советует инвестировать в картошку и капусту (в настоящую капусту, а не в ту заокеанскую "зелень", о которой вы, возможно, подумали). Совет, данный в ожидании американского дефолта, неоригинален: в августе прошлого года массы граждан инвестировали в гречку. Успешно, цена выросла с 25 до 100 руб./кг всего за несколько месяцев. Редкий финансовый инструмент может обеспечить такую доходность, какую могла бы обеспечить гречка, если б обладала большей ликвидностью или — чем черт не шутит — имела хождение в качестве платежного средства.

Свежая историческая память

История с гречкой — еще одно подтверждение того, что к экономическим страхам граждан стоит хотя бы присматриваться. А страхи граждан хорошо известны: согласно прошлогоднему опросу ФОМа, 32% согласны с утверждением, что август — месяц катастроф. В этом году такой опрос не проводился (и такая возможность, как говорят в ФОМе, пока не обсуждалась), но за всю его историю (с 2000 года четыре раза) ниже 17% показатели не падали, максимум был достигнут в 2000 году — 37%. Даже слово родилось — "августофобия". Характерно, что, например, "июнефобии" "Яндекс" не знает.

Нет ничего странного в том, что граждане боятся: в условиях сезонного снижения деловой активности, когда новостей не так уж много, пугающие новости выглядят более пугающими, чем обычно. А в августе (как, впрочем, и в любом другом месяце) всегда что-нибудь случается. К примеру, может случиться дефолт — однажды он уже был, и ""историческая память" народа сохранила готовность к тому, что государство поступит как всегда", отмечает доктор психологических наук сотрудник Института психологии РАН Маргарита Воловикова. "СМИ никогда не забывали эту тему и старательно поддерживали своими средствами тревожные ожидания населения, в том числе в августе каждого следующего после 1998-го года,— поясняет психолог.— Обычно посттравматическое состояние после какого-либо потрясения длится не менее двух месяцев, а чаще — дольше. Но потом страхи могут возвращаться при обстоятельствах, напоминающих те, которые привели к потрясению".

Закрепить эффект помогают плохие новости, с экономикой не связанные. "Мы Басаева уже забыли с его прорывом",— напоминает о событиях августа 1999 года психиатр-криминалист Михаил Виноградов, руководитель Центра правовой и психологической помощи в экстремальных ситуациях, указывая, что тот рейд сыграл свою роль в формировании массового стереотипа. Да и трагические события, происходящие в соседних месяцах, "психологически подтягиваются" к августовской отметке: теракты 11 сентября 2001-го и затонувшая в июле 2011 года "Булгария" — "в сознании народа это все связывается с одним и тем же месяцем".

Не исключено, что дополнительный фактор тревожности — "крестьянское сознание" не до конца урбанизированной страны: август — время сбора урожая, от того, каким он будет, зависит ответ на вопрос, придется ли голодать зимой. "Подведение итогов к осени создает видимость концентрации трагических событий в этом месяце",— соглашается Виноградов. Заметно сокращающийся световой день тоже не добавляет оптимизма.

Страх как привычка

Впрочем, социологи "Левада-центра" утверждают, что основные страхи — вневременные. В первую очередь они имеют экономическую природу: рост цен, перспектива потерять работу, оказаться нищим, перечисляет руководитель отдела социально-политических исследований "Левада-центра" Борис Дубин. Вторая группа: страх перед террором. Третья: обычный страх смерти близких, болезни и беспомощности. Эти три группы страхов составляют, по выражению Дубина, "горизонт привычного существования" и более или менее постоянны примерно для 70, а то и 80% населения России. А когда страхи постоянны, это уже не катастрофа, это — фон.

К модному апокалиптическому сценарию эти настроения не имеют никакого отношения, вторит научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин: "Предприятия не осуществляют долгосрочную модернизацию, но они работают, они самые необходимые вещи делают. Высоких темпов роста экономики нам не видать (я ожидаю, что 3% в год — это будет приличный результат), но тем не менее это же не кризис!"

Ясин анализировал динамику общественных настроений и развитие экономики, и часто между ними "не обнаруживалось никакой связи". К примеру, рассказывает он, признаков роста пессимизма не было ни в 1989 году, во время "нарастающего экономического кризиса" (и демократизации), ни в начале 2000-х, когда было понятно, что экономический рост "обеспечивается только за счет роста нефтяных цен и дешевых денег".

А Дубин припоминает, что в 2008 году опросы "Левада-центра" показали заметный рост ожиданий экономического кризиса задолго до того, как он случился. Если в мае 2008-го возможность повторения событий 1998-го допускало только 36% опрошенных россиян, то уже в середине июля — 50%. При этом серьезного роста панических настроений в СМИ не наблюдалось, они проснулись лишь в сентябре, свидетельствуют данные компании "Медиалогия" (см. график). Население же, разъясняет Дубин, просто смотрит на ценники в магазине, и когда оно "получает поддержку своим ожиданиям худшего, а в основном население ожидает худшего, то соответствующим образом на это реагирует". При этом "любые заявления правительства по экономическим вопросам" население склонно истолковывать как сигнал о том, что надо ждать худшего.

К гадалке не ходи

Экономические страхи способны привести к вполне осязаемым последствиям. Примером может служить банковский кризис весны-лета 2004 года — типичный кризис доверия, порожденный неаккуратными действиями Центробанка и Росфинмониторинга. Тогда отзыв лицензии у Содбизнесбанка в сочетании с заявлением о возможности аналогичных претензий еще к десятку банков привел к резкому росту ставок на межбанковском кредитном рынке и массовому оттоку вкладов. Банки перестали доверять друг другу, вкладчики — банкам, и все вместе ни на грош не верили государству. Эти ожидания в итоге стоили жизни целому ряду банков, Госдуме пришлось срочно менять законодательство о страховании вкладов. К середине августа "пожар" был успешно потушен фактически без потерь для населения.

К разряду подобных самосбывающихся пророчеств можно, пожалуй, отнести и уже упомянутую историю с гречкой: при наличии хотя бы минимальных предпосылок ожидание роста цен или возникновения дефицита способно породить и рост цен, и дефицит. Но создать за счет страхов полноценный экономический кризис вряд ли возможно — слишком много действующих лиц. "Мы имеем рынок, на котором принимаются тысячи, миллионы независимых решений, где люди зарабатывают, поставляют продукцию, ну и так далее",— отмечает Ясин.

В результате чьи-то частные ожидания не могут вывести экономику из равновесия и порой сбываются с точностью до наоборот. "Хорошо помню 2005-й и 2010-й, когда, соответственно, после дела ЮКОСа и после быстрого отскока с минимумов 2009 года было много ожиданий резкого падения, особенно в июле-августе",— рассказывает гендиректор "Allianz РОСНО Управление активами" Олег Мазуров. По итогам года индекс РТС в обоих случаях вырос: в 2005 году — с 614 до 1122 пунктов, а в 2010-м — с 1444,7 до 1768. Впрочем, индекс РТС с общепринятыми страхами вообще соотносится не слишком сильно, а уж с августовскими и вовсе (см. таблицу). "В августе проще всего удивить — люди в отпусках, они отдыхают — и устроить сюрприз с любым знаком проще всего. Но это имеет мало общего с реальностью. Это нерациональное поведение",— рассуждает Мазуров, напоминая, что зачастую именно игра на нерациональности позволяет управляющим получить доходность выше рынка.

Нормальная, здоровая психика

Однако искать фобию в нерациональности бессмысленно. Августофобия — выдумка журналистов, утверждает профессор Московского НИИ психиатрии Татьяна Клименко. "Хотя в принципе фобии, конечно, легко сформировать,— добавляет психиатр.— Определенная часть населения восприимчива к этой информации. Это просто более внушаемые люди".

Возможно, именно внушаемость объясняет, почему россияне так часто соглашаются с гипотезой о том, что август — самый опасный месяц: трудно ответить социологам иначе, когда на календаре — август, а вокруг — дым от лесных пожаров. Несколько месяцев спустя картина, скорее всего, была бы другой.

Ведь даже когда август приносит действительно плохие новости, в памяти большинства они не увязываются с этим месяцем. "Обыватель почему-то считает, что плохое помнится дольше, чем хорошее. На самом деле человеческая память такова, что люди плохое легко забывают. В психиатрии это называется вытеснением,— разъясняет Клименко.— Плохое гораздо быстрее забывается, и больше помнится хорошее. Людьми с нормальной, здоровой психикой".