В Казани подходит к концу 20-й Шаляпинский фестиваль. Приуроченный к 100-летию смерти Верди, юбилейный форум, кроме прочего, представил триаду вердиевских опер — "Аида", "Травиата" и "Риголетто".
Казанской публике, расхватавшей билеты на фестиваль чуть ли не месяц назад, Шаляпинский кажется праздником жизни. Это не значит, что в течение фестивальной недели ей показывают что-то новенькое: все спектакли, кроме восстановленного после семилетней паузы "Риголетто", значатся в текущей афише местного театра оперы и балета. В них поют отечественные певцы из разных городов (от Ижевска до Дюссельдорфа, от Москвы и Питера до Риги и Рима). Логика такова: фестиваль имени великого певца во имя певцов и проводится.
С концепцией оперного театра Казани, первым в России перешедшего на контрактную систему, это согласуется. Шеф оперы 34-летняя Гюзель Хайбулина рассказала, что за последние годы здесь пели как минимум семь российских Борисов (из десяти) и четыре Кармен. Конкуренция стационарной труппы (всего 22 вокалиста) и гастролеров создает творческую атмосферу, уровень повышается. Кроме директора театра, наделенного унифицированными полномочиями и убеждением, что опера — это музыкальное и зрелищное удовольствие, за уровнем здесь следят два шефа (оперный и балетный) и главный дирижер.
При этом, похоже, общей базы данных в театре нет (в управленческих кабинетах компьютеры отсутствуют). Вместо нее — записные книжки и блокнотики. Из таких вот "источников" на 20-м Шаляпинском и вынырнули контрактники в количестве 31 человека. К услугам певцов был номер в гостинице "Дуслык", кафе "Сытый папа" и видеозапись предстоящего спектакля с двухчасовой спевкой. После этого — на выход.
Как известно, по звукам увертюры обычно предугадывается дальнейшее. Однако в Казани этот номер не проходит. Оркестр-контрактник (всего 94 человека) обнаруживает приличные группы и согласованный баланс. Ты уже мысленно воспеваешь главного дирижера Игоря Лацанича, но тут как назло начинаются казусы. Дирижер так загоняет темпы, что солисты задыхаются, ансамбли распадаются, а хор расходится с оркестром.
На десятой минуте "Аиды" музыка оперы стала кошмаром. На двадцатой миманс забыл, в какую кулису выйти. Аиду Елены Миртовой (Мариинский театр) зал слышал только на верхних нотах (и те были занижены). Голосом же Амнерис (Елена Михайлова), казалось, можно было бы заколачивать гвозди. Единственный, кто радовал слух,— фестивальный дебютант с Украины Александр Гурец (Радамес).
Сознание, что видишь не оперу, а шоу — вот намазанные морилкой стройняшки-стражники (студенты балетного класса, а также театрального и речного училищ); вот профессиональные борцы кэрящ (директор театра нашел их в тренажерном зале),— приходит не сразу, но приходит. На сцене постепенно сгущается конфликт между певцами (тут им контракт выходит боком: что успел — то и спел) и фундаментальной эклектикой броского татарского зрелища (режиссер Алексей Степанюк). Происходит странное: смотришь на реалистические изваяния фараонов, сфинксов и пирамиды, а понимаешь другое. Например, что театр забивает полупопсовую нишу где-то поближе к фаворитам местного правительства — хоккейному клубу "Аякс" и баскетбольному "Униксу" (хоть бюджет татарской оперы, что и понятно, победнее будет).
Другое дело "Травиата", сделанная тем же Степанюком для гастролей казанского театра в Японии (1998). Люстры-фонарики, пустая сцена, обрамленная стеклянной верандой. В таком антураже парижский сюжет ХIХ века мерцал элегантным изяществом Востока (художник Игорь Гриневич). Рижанке Инге Калне беспрепятственно удались и сложная партия Виолетты, и драматические мизансцены, благо партнер (Андрей Дунаев из Большого) был тоже хорош. Несколько удручил дирижер Владимир Рылов, сотворивший какой-то опереточный гибрид Верди. Но в целом режиссерский обруч постановки удержал ее от деформации.
О "Риголетто" такого не скажешь. Подняв из "запасников" жесткий спектакль 1986 года, из него выкинули режиссерскую философию Валерия Раку, заменив шоковую драматургию какой-то резиной. Вместо того чтобы демонстративно пристегивать горб, Риголетто на увертюре держал в руках безжизненную девицу, которая вдруг выпорхнула и уже ни разу не появлялась на сцене. Скучный дюссельдорфский баритон (Борис Стаценко) познавал ужасы шутовской судьбы главным образом под давлением неистовых темпов Игоря Лацанича. А с трогательной казахской Джильдой (Нуржамал Усенбаева) публика контактировала, как на фольклорном концерте. Певица прогуливалась по сцене и время от времени взмахивала шарфиком — из зала кричали: "Молодец!"
Понимая, что убогий копирайт "Риголетто" чреват юридическими сложностями, администрация театра сняла имя режиссера, обозначив каркас его постановки как "новую редакцию". Однако в Казани так редактируют практически все. В том смысле, что режиссуру оперного спектакля здесь мыслят всего лишь как сумму условий для комфорта контрактников. И даже Верди здесь — тоже что-то вроде контрактника, с которым не церемонятся: из арии Жермона вылетает целый кусок, сцена Триумфа в "Аиде" звучит в темпе бега трусцой. Ситуация, возможно, изменится, когда в Казани покажут "Фальстафа", к премьере которого голландский режиссер Эрик Вос (Eric Vos) вот уже четыре недели готовит два стационарных состава — "чтобы получился настоящий продукт".
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ