Событие недели — "Генерал" (The General, 1998) (15 февраля, РТР, 00.00 ****) живого англо-ирландского классика, 67-летнего Джона Бурмена (John Boorman), пик славы которого пришелся на конец 1960-х — начало 1970-х, время кинематографических притч, смешивающих в гротескных пропорциях философское послание и откровенный китч. Бурмен вошел в историю прежде всего как автор "Льва Последнего" (Leo the Last, 1970), памфлета о короле в изгнании, сроднившимся с обитателями лондонского дна; мрачнейшего "Избавления" (Deliverance, 1972) — о высвобождении дичайших первобытных инстинктов из-под тонкой пленки цивилизованности (возможно, первый фильм на тему "яппи в опасности"); анилинового "Зардоза" (Zardoz, 1973) о кастовом обществе XXIII века. Что-то средневековое всегда сквозило в его лентах: недаром именно он снял самый причудливый фильм о рыцарях Круглого Стола, варварский, чернокнижный "Экскалибур" (Excalibur, 1981). Поэтому страшным разочарованием для синефилов, чуть было не поставивших на Бурмене крест, стал его фильм "За пределами Рангуна" (Beyond Rangoon, 1994), доходящая до автопародии голливудская поделка о храброй медсестре, включившейся в национально-освободительную борьбу в Бирме. "Генералом" Бурмен реабилитировал себя: режиссер оказался скорее жив, чем мертв. Вновь притча, хотя и основанная на реальных похождениях хорошо памятного всем ирландцам уголовника и благодаря этому не такая навязчивая, как его былые шедевры. Вновь тень (или, может быть, в системе координат Бурмена — свет?) средневековья, ложащаяся на мир "Кадиллаков" и пулеметов. Святой Мартин разрезал свой плащ и отдал половинку нищему. Мартин (Генерал) Кэлхэм из Дублина думал не столько о нищих, сколько о самом себе — на протяжении десятилетий грабил и мошенничал, записывая собственность на имя родственников и не забывая каждый раз о железобетонном алиби. Никто не мог опознать его. Тщательные предосторожности привели к растворению его собственной личности. Он все больше превращался в человека без лица, современного Робина Гуда, закрывающего лицо сначала просто рукой, потом колпаком-"кагулем". Он достал всех: бессильную полицию, террористов из Ирландской республиканской армии, которые не возражали бы, чтобы Генерал поделился с ними, прочие организованные преступные группы. Когда бывший адъютант расстрелял его на заре перед собственным домом (полицейское наблюдение сняли накануне, как водится, по приказу неизвестно кого), все вздохнули с облегчением. Все правдоподобно, все соответствует историческим фактам. Но с экрана веет мистический ветерок, когда на допросе избитый Мартин наконец-то открывает свое лицо, и закрываться приходит очередь уже следователю. Гангстерская драма оказывается современным парафразом легенды о двойнике. Еще один странный шедевр этой недели — "Счастливого Рождества, мистер Лоуренс" (Merry Christmas, Mister Lawrence, 1982) (11 февраля, ОРТ, 00.25 *****) Нагисы Ошимы (Nagisa Oshima). Если и есть среди режиссеров "вещь в себе", то это, конечно же, Ошима. Его первые фильмы, поставленные в начале 1960-х, давали основания говорить о нем как о лидере японской "новой волны", аналогичной волнам европейским, поэте неприкаянной молодежи, живущей на последнем дыхании. "Империя чувств" (Ai no corrida, 1976) привела его на скамью подсудимых по формально обоснованному обвинению в порнографии и составила ему славу "восточного Пазолини". Но с течением времени европейские аналогии сами по себе выветривались из его творчества, и в прошлом году тяжело больной, парализованный Ошима поразил Каннский фестиваль фильмом "Табу" (Gohatto), герметичным и изысканно-красивым повествованием о гомосексуальных страстях последних самураев. "Лоуренса" обманчиво легко трактовать, исходя из европейских стереотипов. Противостояние коменданта японского лагеря для военнопленных на Яве (действие происходит в 1942 году) и заключенного английского офицера на поверхностный взгляд кажется очередной историей о борьбе за "человеческое достоинство" в "нечеловеческих обстоятельствах". То, что англичанина играет сексуально амбивалентный Дэвид Боуи (David Bowie), соблазняет усмотреть в фильме и мощную гомосексуальную составляющую. Поединок офицеров в таком случае оказывается поэмой о мазохистской влюбленности: Боуи ищет и находит смерть от руки предмета своих желаний. Но чувственность героя Боуи — в незабываемых эпизодах, когда он, ломая строй пленных, целует японского офицера в губы или жует цветок, а потом умирает закопанный по горло в песок,— гораздо шире простой гомосексуальной страсти. Боуи — веселый и шаловливый дух рок-н-ролла, который веет, где хочет, для которого никакая тюрьма, ни клетка собственного пола и тела, ни колючая проволока лагеря не имеют ровным счетом никакого значения. Его герой — современный ангел, то сказочно прекрасный, то уродливый, то простой и понятный, то возносящийся в метафизические выси. Примечательно, что партнером и антагонистом Боуи выступает не профессиональный актер, а знаменитый авангардный композитор Рюиси Сакамото (Ruychi Sakamoto). А еще одного японца сыграл тогда еще не всемирно прославленный режиссер, а всего лишь телевизионный комик со странным, парализованным после автомобильной аварии лицом по имени Такеши Китано (Takeshi Kitano).
"Культура" завершает мини-ретроспективу Луи Малля (Louis Malle) еще одной веселой притчей о человеческой природе, еще одним шедевром режиссера "Страсти в мае" (Milou en mai, 1989) (9 февраля, 21.55 *****). В современной Франции, когда говорят о "мае", подразумевают легендарный май 1968 года, месяц студенческой революции и всеобщей забастовки. Самих событий мы не увидим. Их искаженные отзвуки только доходят до многочисленной буржуазной семьи, собравшейся в южном поместье на похороны. Бастуют могильщики — и покойница продолжает лежать в доме. Парализован транспорт — из дома не выбраться. Радио доносит панические слухи о бегстве Де Голля — и герои принимают проходящих охотников за авангард коммунистической орды. Но исчезновение всех примет цивилизации, воздух свободы кружит головы — и буржуа, затягиваясь "косяками", играют в сексуальное освобождение и мечтают навеки поселиться вместе коммуной. Однако всему хорошему приходит конец: революции не получилось, все разъехались восвояси, кроме старого Милу, танцующего в опустевшем доме с призраком своей покойной мамы. О "новой волне", к которой обычно причисляют и Малля, напоминают "Шербурские зонтики" (Les parapluis de Cherbourg, 1964) Жака Деми (Jacques Demy) (10 февраля, "Культура", 11.05 *****). Мюзикл на нехитрый сюжет совершил настоящую жанровую революцию. Этот фильм не имел ничего общего ни с американским мюзиклом, ни с французской опереттой. Скорее можно говорить о современной опере, где выпеваются бытовые реплики, возвышаясь музыкой Мишеля Леграна (Michel Legrand) до уровня поэзии. Из голливудского же жанрового наследия на этой неделе стоит обратить внимание на не утратившую своей жутковатой силы "Жажду смерти" (Death Wish, 1974) (9 февраля, ОРТ, 21.55 **) Майкла Уиннера (Michael Winner), фильм-прообраз всех историй о "ворошиловских стрелках". Бизнесмен после убийства жены и изнасилования дочери становится ночным охотником за преступниками. Беда в том, что жажда справедливости всегда становится жаждой смерти. За фильмом последовали сиквелы, в которых герой Бронсона (Bronson), в отличие от оригинальной "Жажды смерти", уже не испытывал никаких душевных терзаний.