| Архив | Номер 011 от 21-03-2000 Полоса 046 |
В марте исполняется 110 лет со дня рождения Вячеслава Михайловича Молотова. Каким был на самом деле один из самых загадочных государственных деятелей советской эпохи? Бывший управляющий делами Совмина СССР Михаил Смиртюков, проработавший под началом Молотова 20 лет, поделился воспоминаниями о нем с корреспондентом "Власти" Евгением Жирновым.
— Михаил Сергеевич, почему в литературе последних лет Молотову даются самые уничижительные характеристики: "железная задница", "безропотный исполнитель указаний Сталина"?
— Молотов вообще старался говорить поменьше и пореже. Он заикался и, как мне казалось, стеснялся этого.
Я пришел на работу в Совнарком в 1930 году и работал с ним долгие годы. Послушным исполнителем Молотов был далеко не всегда. Он менялся в зависимости от обстоятельств.
— А что, по-вашему, было самой яркой чертой Молотова-политика?
— Умение точно оценивать свои возможности. Молотов всегда знал, что в любом деле есть граница, переходить которую нельзя даже ему. Кроме того, Вячеслав Михайлович был очень сильным организатором. Он поставил работу Совнаркома так, что все делалось быстро и слаженно.
Решения правительства при нем были краткими и ясными. Во время революции он был редактором в "Правде", и привычка править и сокращать любой текст, попадавший к нему на стол, осталась у Молотова навсегда. Вы можете посмотреть в архиве документы Совнаркома его периода. Вы не найдете там ни одного проекта решения, в который Молотов не внес бы поправок.
У него постоянно было желание все улучшать. Возможно, это была педантичность инженера, стать которым Молотову так и не удалось: из-за участия в подпольной партийной работе он не окончил Петербургский политехнический институт. Например, Молотов ввел систему ускоренного оформления решений правительства. В один из столов в зале, где проходили заседания Совнаркома, был встроен микрофон, и секретарь заседания тихо диктовал только что принятые решения машинисткам, находившимся в соседнем помещении. Там же сидели юристы, которые выверяли текст. Потом отпечатанные карточки с решениями приносили Молотову, он вносил свою правку, и к концу заседания протокол был готов. И тут же все отправлялось исполнителям — в наркоматы и на места.
— А как Молотов выражал свое недовольство?
— Ругался. А если человек не справлялся с работой, Молотов заменял его без лишних разговоров. Причем никакие прежние заслуги в расчет не принимались. Одно время управляющим делами был бывший заместитель заведующего секретариатом Молотова Арбузов. Солидный, рассудительный дядька. С Молотовым проработал много лет. Но новую должность не потянул. Будь он, к примеру, в более поздние времена приближенным Брежнева, к нему приставили бы пару толковых замов и оставили бы его в покое. А Молотов через четыре месяца снял Арбузова с работы. А всего в Совнаркоме за то время, когда его возглавлял Молотов, сменилось семь управляющих делами. Для сравнения: у Сталина за 12 лет было два управляющих, а я был управляющим делами 25 лет при трех председателях Совета Министров — 16 лет с одним Косыгиным.
Молотов был очень требовательным к людям. Но без малейшего чванства. Он мог зайти в кабинет любого сотрудника аппарата. Посидит, спросит о делах, выслушает и обязательно посоветует что-нибудь дельное. После таких бесед работать плохо было как-то стыдно. Впрочем, ко мне он за 10 лет зашел только три раза.
— Судя по тому, что вы рассказываете, Молотов чувствовал себя в Совнаркоме полновластным хозяином. А как же руководящая роль Сталина?
— Вы знаете, тогда весь народ считал Молотова человеком номер два в руководстве страны. И мы в аппарате правительства видели, что до определенного момента так оно и было. Все решения по текущим делам он принимал совершенно самостоятельно. Возможно, какие-то принципиальные вопросы решались на Политбюро, но я не помню, чтобы на заседаниях Совнаркома об этом что-либо говорилось. Заместителями Молотова были крупные хозяйственники, работавшие еще с Лениным: Орджоникидзе, Куйбышев, Рудзутак, Чубарь. Прямо об этом, конечно, не говорилось, но чувствовалось, что Сталин для них — только первый среди равных. Все они были или членами, или кандидатами в члены Политбюро, и Сталину волей-неволей приходилось считаться с их мнением.
— И до какого момента продолжалась эта политическая автономия Совнаркома?
— Все замы Молотова один за другим стали выходить из игры. В 1935 году умер Куйбышев. В 37-м арестовали Рудзутака. Застрелился Орджоникидзе. Последним в 1938 году репрессировали Власа Яковлевича Чубаря.
— Было страшно?
— Конечно. Чубарь исчез вместе со своим аппаратом. Были арестованы помощники Молотова: Могильный (по госбезопасности) и Визнер (по Коминтерну). Для меня все это могло кончиться очень печально. Визнер был прикрепленным от парторганизации Совнаркома к нашей комсомольской организации. Ко мне относился очень хорошо. В 1935-м, кажется, году он дал мне пригласительный билет на проходивший в Москве конгресс Коминтерна. Там была очень необычная для того времени в СССР обстановка — делегаты, не глядя на докладчиков, ходили по залу, беседовали друг с другом, смеялись. А Сталин ходил по сцене позади президиума и нервно курил трубку. Чувствовалось, что вся эта вольница ему не нравится. Возможно, это отношение Сталина к Коминтерну сыграло свою роль в том, что арестовали многих его деятелей, и в их числе Визнера.
— И Молотов его не защитил?
— Нет. Я уже говорил о том, что Молотов делал только то, что мог. Он не возражал и тогда, когда арестовали его жену Полину Жемчужину. А он ее искренне всю жизнь любил. Когда решение — наказывать человека или нет — зависело только от него, он не прибегал к репрессивным мерам. У него секретарем работал Семен Павлович Козырев. (Впоследствии посол, член коллегии МИДа и, как говорят в кулуарах министерства, дядя бывшего министра иностранных дел Андрея Козырева и тесть нынешнего — Игоря Иванова.— Ъ.) Как мне рассказывал сам Козырев, ему позвонил французский посол и попросил о срочной встрече с Молотовым. Вячеслава Михайловича не было в кабинете, и Козырев сам назначил послу время приема, а Молотову доложить об этом забыл. Вспомнил он об этом, только когда Молотов уехал со Сталиным в Большой театр. Звонит туда, просит позвать к телефону Молотова. А охрана отвечает: "Ты что, спятил? Действие началось. Товарищ Сталин с нас всех головы поснимает!" Он за свое: "Зовите, дело государственной важности". Молотов подошел. Козырев говорит: "Вячеслав Михайлович, хоть казните, но через 20 минут сюда приедет французский посол". Молотов чертыхнулся, но приехал на встречу с послом. А Козырев получил хорошую взбучку. Но работник он был толковый, поэтому остался на своем месте.
— Страх изменил и самого Молотова?
— Конечно, его поведение стало другим. На него сильно повлияло то, что он лишился опоры. Новые зампреды Совнаркома — Булганин, Каганович, Вознесенский, Микоян — были верными соратниками Сталина. Большая часть решений Совнаркома предварительно обсуждалась ближним кругом Сталина на его даче. И я точно знаю, что люди из аппарата Кагановича следили за каждым шагом Молотова и его помощников. Те, правда, вскоре начали отвечать им тем же.
— Но почему Сталин во время репрессий, как минимум, не снял Молотова с поста председателя Совнаркома?
— Молотов быстро изменился и стал тем ярым сталинистом, каким его теперь помнят. И кто бы остался на хозяйстве страны? Новым зампредам нужно было время, чтобы освоиться. К 1941 году они полностью вошли в курс дела, и Сталин сам стал председателем Совнаркома. В смещении Молотова, возможно, не последнюю роль сыграл пакт, который он подписал с Риббентропом. Я, конечно же, не присутствовал на переговорах, только видел, как Риббентроп шел по кремлевскому коридору к кабинету Молотова. Но могу сказать, каким было настроение после подписания пакта. Наши руководители чувствовали себя так, будто ухватили Бога за бороду. Кусок Польши отхватили, Прибалтику получили! Но эйфория начала улетучиваться во время войны с Финляндией. Не стала она четвертой прибалтийской республикой! А когда стало ясно, что немцы готовятся к войне против СССР, пакт перестал быть большим достижением советского руководства. И пусть неофициально, но вину за его заключение Сталин свалил на Молотова.
— После освобождения Молотова от должности его положение в советской элите изменилось?
— Хотя народ и продолжал считать его вторым после Сталина руководителем, его влияние на дела в стране уменьшалось просто на глазах. Когда правительство в октябре 1941 года было эвакуировано из Москвы, его работу в Куйбышеве возглавил Вознесенский, а не Молотов. После ареста жены в 1949 году его освободили и от руководства МИДом. Его положение в руководстве страны частично восстановилось только после смерти Сталина, и то ненадолго. В 1957 году, как и остальных членов "антипартийной группы", Хрущев отправил его подальше от Москвы — послом в Монголию.
— Но как человек, по вашим словам всегда трезво оценивавший свои возможности, пошел против Хрущева?
— Молотов видел, что хрущевские эксперименты не доведут страну до добра, и всегда очень низко оценивал деловые качества Никиты. Молотов ведь и до июльского пленума 1957 года не раз в лицо говорил Хрущеву, что никакого поста, кроме министра сельского хозяйства, он не заслуживает. Он пошел даже на союз с Кагановичем, которого всю жизнь не переносил. На любом заседании Молотову достаточно было сказать "да", чтобы Каганович тут же сказал "нет". И шансы "антипартийной группы" на успех были не так уж малы. Если бы маршал Жуков неожиданно не поддержал Хрущева, неизвестно, как бы все закончилось.
— Молотов тяжело переживал уход из большой политики?
— Больше всего он переживал, что его исключили из партии. И все время писал в ЦК, Комитет партийного контроля письма с просьбами о восстановлении. Для себя — в материальном плане — он не просил ничего. Жил он в маленькой деревянной даче в Жуковке, которую мы ему выделили. До 90 лет ездил в поликлинику на электричке. Всегда там сидел в общей очереди, хотя все, конечно, предлагали пропустить его. Как-то мой товарищ Олег Луппов, живший на даче рядом с Молотовым, рассказал мне, что Вячеслав Михайлович с женой бедствуют. Пенсия у него была 300 рублей в месяц, но из нее он полностью платил за дачу, уголь, истопнику и женщине, которая помогала им по хозяйству, и у них не оставалось практически ничего. Мы приняли решение об увеличении им с Кагановичем пенсии на 50 рублей, освободили от платы за дачу и уголь. Истопнику и сестре-хозяйке дали зарплату.
— А как его восстановили в партии?
— Олег Луппов как-то сказал мне, что старик очень расстраивается, что может не дожить до восстановления в партии. Это было в 1984 году. Генеральным секретарем был Черненко. У нас с ним были хорошие товарищеские отношения с тех пор, как мы занимали аналогичные должности: я — управляющий делами Совета Министров, а он — заведующий канцелярией Президиума Верховного Совета. Несколько дней спустя после разговора о Молотове я был по делам Совмина у Черненко и рассказал ему о сетованиях старика. Черненко удивился. Мы же, говорит, этот вопрос на Политбюро предрешили, какие-то мелочи оставалось утрясти. И через считанные дни вышло решение о восстановлении Молотова В. М. в рядах КПСС.
— Вы виделись с ним в последние годы его жизни?
— В последний раз я видел его на похоронах Булганина в 1975 году. Он стоял в сторонке один. Я подошел, говорю: "Вячеслав Михайлович, давайте подойдем ближе, простимся". Он был очень тронут этим проявлением внимания. Потом я организовывал и похороны Молотова.
--------------------------------------------------------
Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович
Родился в 1890 году в слободе Кукарке Вятской губернии в семье приказчика. Член партии с 1906 года. Окончил реальное училище, учился в Петербургском политехническом университете. В 1917 году работал в редакции "Правды", был членом Петроградского ВРК. В 1920 году — секретарь ЦК КП(б) Украины. В 1921-1930 годах — секретарь ЦК ВКП(б). В 1939-1941 годах — председатель, в 1941-1957 годах — заместитель и первый заместитель председателя Совнаркома (Совета Министров) СССР. Одновременно в 1939-1949, 1953-1956 годах — нарком (министр) иностранных дел СССР. С 1957 года — посол СССР в Монголии, представитель СССР в МАГАТЭ. В 1962 году вышел на пенсию и был исключен из партии; восстановлен в 1984 году. Скончался в 1986 году; похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.