Фестиваль гастроли
На сцене Театра имени Моссовета в рамках Чеховского фестиваля, проходящего при поддержке Министерства культуры России, правительства Москвы и Райффайзенбанка, испанка Мария Пахес вместе со своей труппой представила "Автопортрет". По мнению ТАТЬЯНЫ КУЗНЕЦОВОЙ, чрезвычайно привлекательный.
"Автопортрет" не автобиография. В середине спектакля есть один фрагмент, в котором Мария Пахес скачет как ребенок, легко пристукивая каблучками, потом торжественно замирает, округлив локоть, будто держит под руку суженого, а затем разражается градом сапатеадо — и ее дробь выдает необъятный диапазон чувств: ликование, сладострастие, нежность и под конец мучительную боль.
Вероятно, именно этот эпизод Мария Пахес сочинила в ответ на просьбу Михаила Барышникова "представить что-то свое, сугубо индивидуальное" в его нью-йоркском Центре искусств. Именно его она ставила, вглядываясь в зеркало и пытаясь "следовать процессам, которыми руководствуются художники, когда пишут свой автопортрет".
На память об этом необычном для автора опыте в глубине сцены установлены зеркала. Во всем прочем — по композиции, жанру, составу участников (восемь танцовщиков, два кантаора, два гитариста, перкуссионист и скрипач) — "Автопортрет" схож со спектаклями многочисленных авторских трупп, в изобилии наезжавших к нам еще со времен СССР. Фламенко считалось народным искусством, а потому идеологически безвредным. Как заведено, монологи главной героини прослоены массовыми танцами: мужскими, женскими, смешанными. Аккомпанирует приме не кордебалет, а солисты — каждому доверено мини-соло и каждый имеет шанс оказаться в центре внимания.
Фото: Сергей Киселев, Коммерсантъ
Компания подобрана тщательно: все складные, невысокие, азартные, мастеровитые. Мужчины заразительно темпераментны, женщины миловидны и стройны, однако начисто лишены харизмы, которой в избытке наделена сама Мария Пахес — высокая, статная, с узким лицом и горящими глазами древней пифии. От прочих именитых авторов-исполнителей ее отличает некая бесшабашная вольность в обращении с каноном, отчего загадочным образом на сцене материализуется сам дух фламенко. Длинные платья Марии Пахес, вопреки всем правилам bata de cola, сшиты из трикотажа, крепдешина, даже шифона — их легкость и мягкость дают ей полную волю, освобождая ее от оков традиционной осанки — той самой, с выпяченной грудью и оттопыренной попкой, по которой мы привыкли узнавать испанских танцовщиц.
Едва начав двигаться, Мария Пахес сгибается в три погибели, словно от спазм; ее корпус хлещет тяжелым стеблем, отмечая штормовой мощью каждый поворот танцовщицы вокруг оси. Властные и гибкие руки плетут грозные и дивные узоры, избегая фиксации поз,— и в эти моменты напоминают руки Майи Плисецкой, точно так же игнорировавшие академические позиции.
Импрессионистская свобода танца Марии Пахес лишь подчеркивает ее мастерство. Кастаньеты щебечут стремительной скороговоркой, меняя тембр и интонацию, будто человеческая речь. Сапатеадо рассыпаются от тишайшего шепота до грозного рыка. Игра с мантоной (гигантской шалью, квадратной, а не треугольной — тоже вопреки традиции) превращается в танцевальный ураган: за смерчевой воронкой, образованной летящими кистями шали, едва угадывается фигура самой танцовщицы.
"Автопортрет" получился достоверным: едва ли можно словами или красками рассказать о себе откровеннее, чем это сделала Мария Пахес в своем танце.