Поэма без героини

Через полгода после премьеры на Berlinale уникальную документальную картину Вима Вендерса покажут на Московском кинофестивале. Снятый в 3D-формате фильм стал последним посвящением хореографу Пине Бауш — выдающаяся немка, создательница знаменитого вуппертальского Театра танца, ушла из жизни в 2009 году, за 3 месяца до начала съемок.

Замысел Вендерс и Бауш вынашивали лет двадцать. Все говорили и говорили, обсуждая всякие тонкие материи,— например, что театральный продукт еще как-то сохраняется в веках благодаря тексту пьесы, а хореографический — ну никак. Зафиксировать спектакли Пины им хотелось каким-то особенным образом. Потому так и понравилась идея 3D-формата, сохраняющего реальные глубину и объем сцены, но, сразу скажем, в данном случае особой роли не играющего. Вендерс — он и в Африке Вендерс, в том смысле, что когда стол из спектакля Бауш "Кафе Мюллер" вместе с сидящей за ним полуобнаженной женщиной он вдруг погружает в настоящий ручей, да так, что через прозрачную столешницу мы видим, как течет вода, омывая тело женщины и спотыкаясь о ее ноги,— он, независимо от новейших технологий, равен только самому себе. Автор "Неба над Берлином", "Алисы в городах" и "Buena Vista Social Club" мог бы снять "Пину" хоть на домашнюю видеокамеру. Ничего бы не изменилось. То есть здорово, конечно, что танцовщики в "Весне священной" выглядят "как настоящие", а тюль, сползающая с экранной сцены, почти касается щеки, как и долетающие до лица брызги или сухие листья, но вовсе не эти 3D-фокусы придают особый объем фильму Вендерса.

Дело, скорее, в жанре, который после 20 лет обсуждений вдруг изменился. Намеченный как роуд-муви — Вендерс собирался наблюдать труппу Пины в турне по Южной Америке и Азии,— фильм из-за внезапной смерти Бауш лишился главной героини. Это как собираешься сделать репортаж о городе, а его раз — и снесло цунами... И остается одно — снимать потрясенных очевидцев. В жанре посткатастрофы. Интервьюировать тех, кто выжил. Просить вспомнить... А они еще не могут, слишком свежо, слишком недавно, слишком душат слезы. Поэтому танцовщики Пины — начинавшие вместе с ней титаны вроде Лутца Ферстера или Доминика Мерси и совсем молодые, недавно пришедшие в компанию,— сидят в кадре и... молчат. Иногда глупо. Иногда потрясенно. Пялятся в камеру, комично вращают глазами, смеются, вспоминая что-то свое. За кадром иногда звучат их реплики о Пине. Ничего особенного, какие-нибудь глупости, но из тех, что пронзают внезапно и насквозь потому, что ничего уже не вернуть: "Надо же! Она сидела за столом в репетиционном зале и наблюдала меня каждый день. 20 лет! Да мои родители столько меня не видели!".

Уныния, впрочем, в фильме Вендерса нет и в помине. Подступающие слезы не проливаются. Всхлипы купируются. Всю глубину печали режиссера можно почувствовать только в те моменты, когда он не без самоиронии цитирует кадры кинохроники с Пиной Бауш: так долго обсуждать с ней этот фильм, и вот на тебе — довольствоваться теперь тенью. Но портрет настоящей Пины вырисовывается. Ee темперамент, вкус, юмор, ее ярость и нежность, иронию и сарказм, ее особый взгляд на жизнь и отношения полов — Вендерс ищет и находит в ее танцовщиках. Все это еще законсервировано в их телах, наслаждающихся хореографией Пины так чувственно, что кажется — не о танце речь, а об особом телесном способе выяснять отношения друг с другом и миром. Что они и делают в фильме Вендерса, когда танцуют не в театральных, а в естественных декорациях — на эскалаторе и на пешеходной зебре, в бассейне и на краю угольного карьера, в вагоне вуппертальской подвесной железки Schwebebahn и в обычном городском парке.

3D-пейзажи и интерьеры, конечно, впечатляют. Но куда больше — изумительный музыкальный монтаж Вендерса: из соло, дуэтов, ансамблей Бауш он собирает собственный танцевальный киношлягер. Без этого вдохновенного монтажа получился бы очередной документальный фильм для представителей танцевального гетто. А так — настоящее большое кино: Пина как событие для всех, таким собственно и был ее театр при жизни. И конечно, впечатляют танцовщики Пины, которых, наверное, никто еще никогда не открывал и не показывал с такой любовью и с таким отчаянием — как единственных носителей уникальной информации. Не будет их — и никакие технологии уже не помогут.