В программе "8 1/2 фильмов" будет показан "Карлос" Оливье Ассаяса, первый байопик здравствующего террориста-революционера — Ильича Рамиреса Санчеса, вошедшего в историю под боевым псевдонимом "Карлос". 61-летний Карлос, с 1994 года отбывающий во Франции пожизненное заключение за убийство 21 декабря 1975 года двух офицеров контрразведки и ливанца-доносчика, недоволен: "нелепые картинки", "фальсификация и ложь". Но по сути ничего существенного предъявить не может. Недоволен, что заказчиком легендарного захвата министров нефти стран ОПЕК в Вене 21 декабря 1975 года назван Ирак, а не Ливия, что его боевики выглядят истериками, а не "профессиональными коммандос очень высокого уровня". Чисто технические придирки человека, которому в тюрьме некуда время девать. Что же касается "истерики", то участник захвата Ханс-Йоахим Кляйн, консультант Ассаяса, признался, что во время акции сам не понимал, что происходит.
Фильм, скорее, можно упрекнуть в сценарных дырах и недоговоренностях. Это связано отнюдь не с тем, что на ММКФ покажут киноверсию: телевариант длится 5 с половиной часов. Просто биографии Карлоса адекватна именно такая структура: сама его жизнь испещрена провалами во времени, когда неизвестно, где и чем он занимался, и недоговоренностями — хотя бы о его отношениях со "Штази".
Ассаяс повторяет: "я снимал не политический фильм, а фильм о политике", не просто стоял "над схваткой" — в этой позе удобно призывать чуму "на оба дома",— но максимально отстранялся от максимально изученного материала. Честная позиция в эпоху всемирной "войны с террором", когда неприлично даже напоминать, что у юного венесуэльца, росшего в мире изуверских диктатур, хватало причин разувериться в иных средствах изменения мира к лучшему, кроме винтовки.
У абстрактного юного венесуэльца — конечно. А у конкретного Карлоса? Венесуэлец Эдгар Рамирес сыграл его неуловимым. Не в том смысле, что 25 лет он уходил от погони: боевые эпизоды Ассаяс снимает тем более виртуозно, что лишает их лживого саспенса. Карлос неуловим психологически. Не "вещь в себе", не маньяк, не робот, но если в какой-то момент кажется, что понимаешь его, в следующий эта иллюзия рассеивается.
Возникает, казалось бы, нелепый вопрос: кто такой Карлос? Ну как кто? Террорист. Но сказать "террорист" — значит не сказать ничего. Он использовал террористические методы, но вот почему он их использовал? Он ставит себя на службу палестинского дела, его имя гремит на весь мир, но ссорится с командирами: те издевательски советуют ему на прощание создать свою группу в Южной Америке, а то на Ближнем Востоке большая конкуренция. Ссорится потому, что не хочет повиноваться, не размышляя, а деловая хватка и цинизм командиров не вяжутся с его идеалом революционера. Значит, идеалист? Он берет 20-миллионный выкуп за двух министров нефти, соратники по венской операции осыпают его упреками, а девушка с хорошей кличкой "Nada" — "ничто" по-испански — едва ли не автоматом тычет: мы что, за деньги убиваем и умираем? Так это они — идеалисты, а он — делец от террора? Или авантюрист, корсар — плейбой и бонвиван? Кляйн вспоминал, что никогда не видел так щегольски одетого революционера. Он заседает с представителями КГБ и "Штази". Наемник? Идеалист, ставший наемником? В 1982 году он взрывает бомбы во Франции, требуя освободить его подругу Магдалену Копп. Наемник-романтик, почти рыцарь?
Интересен ли он как личность? Не факт. Но это ровным счетом ничего не значит. Будь он последней посредственностью, жизнь его никак не назовешь посредственной. Хотя бы потому, что она — часть эпической леворадикальной герильи 1960-1970-х годов, по своему размаху достойной имени мировой гражданской войны. В этой эпопее так все переплетено, что фильм стоит снабдить энциклопедией персонажей и эпизодов. Вот начало: в Париже бомба разрывает на куски Мохамеда Будиа, объявленного Моссадом организатором захвата израильских спортсменов в Мюнхене. За кадром остаются вещи неожиданные и важные. Будиа создал Алжирский национальный театр, перед гибелью руководил Театром Западного Парижа. Но первую свою пьесу этот интеллектуал написал во французской тюрьме, откуда бежал, отбыв всего ничего из 20 лет, полученных за руководство алжирским вооруженным подпольем: это он 25 августа 1958 года взорвал под Марселем огромное нефтехранилище. Тоже неуловимый герой.
Определение "террорист" оказывается абстракцией ввиду многоликости Карлоса. Но и прочие определения — авантюрист, идеалист, наемник — столь же абстрактны в приложении к физической реальности подполья, воссозданной Ассаясом.
Тоска подполья, вечных переездов-побегов — по воле местных диктаторов — из одной страны-убежища в другую. Меняются города, но они так похожи и так неизменны с течением времени, что, кажется, время стоит на месте. И в том, что оно течет, Карлос может убедиться, лишь констатируя, как потолстел и обрюзг. И подросла дочь. А дочь — она и в подполье дочь, и самая верная соратница-жена неизбежно уйдет с ней в другой мир, где возможен дом.
Усталость подполья: после Вены боевики, постепенно освобождая заложников, мыкаются из страны в страну на самолете, а правители футболят их от одной границы к другой, и конца-краю не видно. Паранойя подполья, безнадежность подполья. Дорогого стоит сцена, в которой Карлос, которому не осталось с концом холодной войны другого пристанища, кроме угрюмого Судана, читает лекцию о Лоуренсе Аравийском местным безликим курсантам, которым на Лоуренса глубоко наплевать.
Укрыться на Востоке ему пришлось после убийства, за которое он осужден. По иронии судьбы убийства почти случайного, по стечению обстоятельств. Но именно оно сделало его звездой городской герильи. И фильм можно рассматривать как биографию рок-звезды. Юное желание играть — ну или стрелять. Ранний и неожиданный успех, к которому герой не готов. Экстремальный секс с поклонницами-соратницами, а в финале — семейная драма. Продажа души акулам "шоу-бизнеса" из КГБ. Забвение в мире, слушающем новую музыку, которую герой играть не умеет.
Из тюрьмы Карлос претендует на то, чтобы его биография была авторизована. И правильно делает: на его месте так поступила бы любая рок-звезда.