Петербургский БДТ имени Товстоногова показал премьеру "Федры" Расина в постановке Григория Дитятковского. Спектакль, который, помимо прочего, должен подвести черту под поисками претендентов на кресло худрука.
Преемника нынешнему руководителю театра актеру Кириллу Лаврову искали среди нового поколения питерской режиссуры. К финишу вышли два Григория — Козлов (он поставил "Перед заходом солнца" Гауптмана) и Дитятковский, с которым труппа познакомилась в работе над Стриндбергом. "Отец" всем понравился, а исполнители главных ролей получили "Золотые маски": в Григории Дитятковском, как до того — в Козлове, с надеждой увидели режиссера, который способен вернуть заслуженному актерскому ансамблю былую славу. Решающим должен был стать его большой спектакль на большой сцене.
Выбрав именно "Федру" именно Расина, Дитятковский сразу дал понять, что утешение актерских амбиций волнует его в последнюю очередь. Расин не наделил свои персонажи ни характерами, ни даже более или менее определенной внешностью. Герои не действуют (перелагая эту миссию на плечи всевозможных наперсников), но без умолку излагают фигуры страстей. А раскатистая расиновская риторика, оркестрованная непогрешимо правильным александрийским стихом, наводит уныние на публику. Расин сегодня почти повсеместно списан на покой под твердые обложки литпамятников. Вынув его оттуда, режиссер Дитятковский волей-неволей намекнул, что понял о великом ригористе нечто такое, что невозможно более таить в себе.
Однако на премьере выяснилось, что Расин его тоже не очень интересовал. Расиновское пространство, распаляющее ненависть и вожделение, разомкнуто во всю возможную ширину, высоту и глубину, максимально освобождено от сценической мебели. Загримировано под выстывший имперский Петербург (сценография Марины Азизян, свет Глеба Фильштинского). По пустынному пространству гуляют морские ветры, шумит прибой. Сыплется снег. Рассеянный свет выхватывает фигуры из темноты. Члены царствующей фамилии наряжены в морские мундиры, изгнанница Арисия — институткой, наперсница Энона — в буклях и платье статс-дамы. Лишь Федра одета, как подобает не императрице, но примадонне: в немыслимые тюрбаны и драпировки. Жесткий классицистский регламент времени начисто упразднен. Снята любимая драматургом антитеза губительного света и умиротворяющей тени. О палящем праотце-солнце, с движением которого в течение одного дня беспрестанно сверяется Федра, можно узнать только из монологов.
Или не узнать: из всех переводов Дитятковский выбрал самый немилосердный — елизаветинских времен, то есть такой, что для публики звучит, почти как французский оригинал. И заставил слушать его три с половиной часа, в строгих правилах классицистского театра, обратив недвижных актеров лицом к рампе. Не окрашивая слова прямым переживанием, но веско и внятно обозначая архитектуру пауз и акцентов. Тот, кто не понимает, что это приколы времен Расина, к середине первого акта никнет гордой головой на плечо соседа. Кто понимает, чувствует, как пульс замедляется, дыхание углубляется, руки-ноги тяжелеют. И, совпав таким образом с темпоритмом спектакля, с интересом следит за битвой текста и режиссера.
В сущности, Дитятковский решает ту же проблему, что и в предыдущей постановке "Потерянных в звездах" Ханоха Левина (Театр на Литейном): насколько режиссер в силах сделать выдающийся спектакль из негодного текста. И тогда, и теперь материал брался заведомо провальный. Просто, победно опробовав метод на слабом современном драматурге, господин Дитятковский решил штурмовать неприступного классика. Выбрав в "Федре" наиболее архаичный, затемненный по смыслу русский перевод, режиссер как будто предупредил заранее, что текст для него ценен не более, чем либретто для композитора. А в идеале наверняка предпочел бы сыграть "Федру" вовсе по-французски. Плотная словесная ткань надрезается — вставляются танцевальные интермедии хореографа Сергея Грицая. Велеречивые словеса переводчика Михаила Лобанова тонко сплавлены с узорчатой доромантической музыкой. Монологи превращены в арии. Музыка скрашивает ритмическое однообразие парных александрийских стихов, облегчает вес циклопических глыб-монологов и помогает развитию действия: еще до прихода вестницы Эноны величальный оперный марш возвещает о прибытии Тесея, за спиной кающейся Федры опускаются завесы, одна за другой расстилаясь под ноги вернувшегося царя... Право, если Григорий Дитятковский никогда еще не ставил опер, ему непременно стоит попробовать.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Петербург