Исполняется 95 лет со дня рождения танцовщицы Ольги Мунгаловой (1905-1942), ярчайшей звезды ленинградского балетного авангарда 1920-х годов.
Работая с хореографом Федором Лопуховым над заглавной партией балета "Ледяная дева" (1927), Мунгалова, встав на пуанты, отвела одну ногу назад, перехватила ее рукой и подняла над головой. Без этой фотографии ныне не обходятся ни энциклопедии, ни ученые труды, ни мемуарные книжки. Острая, ромбовидная, готически вытянутая вверх поза Мунгаловой стала совершенной графической эмблемой авангардного балета 1920-х.
Век его оказался краток. В 1918 году утонченный эстет Михаил Фокин, эмигрировав, сдал плацдарм Мариинки Федору Лопухову, а уже в 1931-м неистового главу авангардистов удалили от греха подальше: созидать из ничего вторую в городе балетную труппу — впоследствии Малый оперный театр ("и еще менее — балетный", как острили ленинградские снобы). Однако получившегося люфта в 13 лет Лопухову вполне хватило на то, чтобы покончить с зыбкой фокинской живописью, опробовать тьму новых жанров, ввести в моду акробатичный конструктивизм и мимоходом подарить грядущему сталинскому классицизму идею драмбалета. В молодости прозванный crazy russian, Лопухов был одержим маниакальной верой в могущество разума, точного знания, математики. Стараясь понять работу мышц во время экзерсиса, не побрезговал препарировать человеческую ногу в анатомическом театре. Конструировал танцевальный эквивалент симфоническим музыкальным постройкам. Соединял несоединимое: например, сексуальных герлс с детским "Щелкунчиком". И свято верил, что амплуа танцовщика можно вычислить, соотнеся длину ног с длиной тела. В наше время Лопухов непременно бы, по примеру Форсайта, удалился от мира в компьютерную реальность — единственно пригодную для того, чтобы осуществить его сверхчеловеческие фантазии. Но ему посчастливилось найти музу по сю сторону экрана. Мунгалова могла все. Строгий хореограф довольно отметил, что искомая пропорция фигуры у нее составляет идеальное 1:1. И сделал из Мунгаловой Ледяную деву, чьи позы и па отчетливо напоминали кристаллические решетки, позаимствованные из учебника химии.
В свободное от основной работы время неутомимая Мунгалова успевала еще и поучаствовать в постановках "Молодого балета" молодого Баланчина. Она была выучена в правоверном академизме (одна из первых учениц знаменитой Агриппины Вагановой), консерваторы проклинали ее за измену. Балетные школьницы, силясь подражать кумиру, тайком от педагогов ломали тело в разнообразных шпагатах. Она была слишком востребована, чтобы решиться эмигрировать вслед за Баланчиным. Слишком привязана к театру, чтобы уйти в никуда вслед за Лопуховым. И поплатилась оставшейся карьерой.
Драмбалет разжаловал самодостаточную выразительность танца. В классическом репертуаре Мунгалова терпела провал за провалом. Подводили не силы, не выносливость и не техника — как всегда, исключительные. Просто всегдашняя точность Мунгаловой обернулась резкостью движений, самоконтроль — холодностью, графичность — сухостью. А на ее фигуре, прекрасно выдержавшей испытание модернистскими костюмами, классическая пачка смотрелась громоздко. Овеянная могильным холодом повелительница вилис в "Жизели" — единственное, что удалось вырвать Мунгаловой у балетного наследия. На сцену ее почти не выпускали. И ранняя смерть выглядела трагически закономерным финалом этой биографии. В 1960-е, раздавленный шоковыми гастролями американской труппы Баланчина, советский балет, энергично разворошив собственное прошлое, все-таки нашел себе утешение: мол, мы же сами все это и придумали, еще в 1920-е. Престарелый Лопухов был признан патриархом. Одна за одной издавались его книги. Молодые хореографы и танцовщики отныне так или иначе соотносили себя с могучим опытом предков. Мунгаловой не повезло вдвойне. Не дожив до творческой реабилитации, она навсегда лишилась возможности высказаться от первого лица. От третьего, впрочем, тоже: когда на концерте в честь Лопухова решили исполнить фрагмент из "Ледяной девы", головоломную изматывающую партию Мунгаловой пришлось делить эстафетой между несколькими балеринами: всей дистанции целиком не выдерживала ни одна. В перспективе это решило судьбу лопуховской хореографии вообще: единственным наглядным свидетельством блестящей эпохи по-прежнему остались одни лишь фотографии.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА