Дизайн пустоты

Выставка современное искусство

Персональная выставка рано умершего дизайнера, художника и книжного графика Александра Кузькина, отца одного из самых известных молодых художников Андрея Кузькина, организована в Московском музее современного искусства силами галереи ГОСТ. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.

Профессия книжного оформителя была общественно приемлемой верхушкой айсберга для многих московских концептуалистов. Но далеко не каждый художник книги стремился пополнить ряды андерграундных экспериментаторов. Александра Кузькина иногда записывают в концептуалисты, но выставка в Московском музее современного искусства доказывает, что этот ярлык лишь инерция, связанная с бедностью словарного запаса. У советских графиков, особенно в области книгоиздания, была собственная гордость и отдельные от подпольного пантеона герои. Как, например, Дмитрий Лион, соединивший каллиграфию и библейские сюжеты в единое целое, где уже не ясно, когда слово становится изображением, и наоборот. Кузькин работал в похожем направлении, хоть и в другое время. В его вещах граница между буквой и объектом почти все время открыта. Подобно многим философски настроенным коллегам, Кузькин все время размышлял над тем, что — линия или слово — раньше читается и эффектнее действует. Ему был чужд пессимизм концептуалистов, повествующих, часто с убежденностью небожителей, о невозможности чего-либо — общения ли, искусства, правдивого изображения. А Кузькин радовался абсурдным мелочам человеческого общежития и постоянным играм в испорченный телефон, которые мы ведем на протяжении всей жизни. Эта радость наиболее сильно чувствуется в плакате, на котором белым по черному написано "Я все ляноп!".

Зная, что времени ему отпущено немного, он "все равно не торопился, потому что жизнь стала бы еще короче", как написал о нем художник Евгений Клодт. Тем не менее Кузькин не терял времени на долгую внутреннюю работу. Уже в 17 лет он трудился чертежником в Центральных реставрационных мастерских, пятью годами позже окончил Полиграф, в 1976-м стал членом Союза художников, а в 1983-м умер от болезни сердца, не дожив несколько дней до 33 лет. За это время он успел расположить к себе кучу народу: воспоминания о нем, собранные в каталоге выставки, дышат неподдельным восторгом и любовью. Еще Кузькин был первым в экзотическом жанре мейл-арта (искусство по почте), сделав в 1982 году авторское издание раннего романа Гете "Страдания молодого Вертера" в виде частей текста, заключенных в серые конверты. Профессионалом книги он был настоящим. Его иллюстрации к полузапрещенному в 1970-е годы "Реквиему" Ахматовой сделаны инструментом чертежника — рапидографом. Выбор для эмоционально перенасыщенных стихов на первый взгляд странный: "стомильонный народ" в виде тонколинейных силуэтов превращается даже не в жертв, а в статистов. Тем не менее эта демонстрация такта и сдержанности удачна, потому что основана на признании необходимости дать слову место, не окрашивать его в собственные цвета и не навязывать какую-либо субъективную форму. Его станковая графика (серия "Французский карандаш"), безусловно, навеяна геометрией авангарда, но и тут вместо железобетонных догм мы видим скорее намеки и приятную неопределенность. Кузькин мог делать и сложносочиненные вещи. "Падение дирижабля" поражает на общем фоне разветвленностью структуры, как будто перед нами одновременно и живопись, и макет книги, и раскадровка кинофильма.

До недавних пор лучшим памятником Кузькину были железные ящики на выставке "Все впереди!" в "Открытой галерее", куда его сын Андрей на 29 лет поместил все свои личные вещи и произведения искусства, хранившиеся в мастерской. Радикальные прятки связаны как раз с тем, что Кузькин-младший приближается к возрастному рубежу, который отец не перешел. В ящиках заключено наследие художника, который как будто умер и тут же воскрес для новой жизни. На выставке Александра Кузькина есть один лист, который ретроспективно воспринимается как ответ сыну. На нем изображены два квадрата (или ящика?), один большой и с колесиками, другой — маленький и без. Может быть, это автопортрет с маленьким Андреем. О рано умерших хочется думать в сослагательном наклонении, даже зная, что это неправильно. В общем, кажется, что, если бы Кузькин-старший дожил до эпохи галерей и центров современного искусства, он был бы сыну не воспитателем и ментором, а соперником. Сразу и не скажешь, у кого колеса крутились бы быстрее.